У моей бабушки, Надежды Андреевны Шаболтановой, сохранилась икона Божьей матери с Младенцем, которой молились ещё мои пра-пра-пра и, может быть, ещё несколько раз «пра-», родственники по маминой линии. Потемневшая от времени так, что и Лики едва различимы, икона пережила вместе с моими предками даже немецкую оккупацию. И моя пра-прабабушка, Матрёна Ильинична Логвиненко, всерьёз утверждала, что именно эта икона спасла её семью от верной смерти в годы войны.
Икону схоронили в саду под яблоней, в скрыне, вместе с другими вещами, когда в село Клубовка Черниговской области пришло тревожное известие о нападении фашистов на нашу страну. Жители, как водилось в старые времена, стали закапывать в своих огородах сундуки с добром. «Добро» – теперь и сказать смешно! Какое оно может быть у крестьянина? Но дорого бывает человеку не то, что стоит больших денег, а что связано с памятью. Такой оказалась у моих «пра-» эта самая икона. А ещё вышитый для неё мелким крестиком набожник; полотняные рушники, которые ещё больше ста лет назад одна из моих «пра-пра-пра-прабабушек» к своей свадьбе расшивала узорами; затем льняные подзорники с вывязанными кружевами; ступа и макитра. Всё это собрали и закопали в скрыне, под яблоней в саду. Извлекли на свет Божий эти вещи уже после войны. Матрёна Ильинична тогда плакала и целовала икону.
А когда в 1949 году вместе с сыном Андреем, его женой и детьми перебиралась на Дальний Восток, она везла с собою те самые вещи, что уцелели в скрыне, и, конечно, главную семейную святыню – икону.
Наша бабушка, Надежда Андреевна, родилась уже здесь, в Приморье. Она часто вспоминает, как маленькой взбиралась на колени к бабушке Матрёне и, подтянувшись к её голове, отодвигала в сторону зачёсанные к середине пряди седых волос. Там пряталась безволосая, гладкая, как зеркало, дорожка. Добравшись до неё, девчушка радостно кричала:
- Бабуля! Это немец стрелял?.. Расскажи!..
- Да, бабуля, расскажи! – подхватывали дети постарше и садились вокруг, приготовляясь слушать.
И Матрёна Ильинична в десятый, а может быть, даже в сотый раз рассказывала им одну и ту же леденящую душу историю.
- Это было, внучата, когда партизанские соединения Фёдорова и Ковпака объединялись в одну большую армию. Тогда они целых три дня длинной-длинной вереницей через Клубовку шли – в Брянские леса. А село-то наше находилось под оккупацией… Как только прошли партизаны, на следующий же день утром, а было это 14 марта сорок третьего года, на Клубовку налетели фашисты с карателями из районного центра, где они размещались. Приехали на мотоциклах и машинах, с автоматами и зажигательной смесью…
Мы жили на краю деревни. Она в три километра одной длинной улицей тянулась вдоль дороги. Поэтому, как прибыли немцы, мы не видели. Увидели, когда бежали люди с того края и, как безумные, кричали криком, что жгут их и убивают. Многие были полураздетые, в исподнем: в чём застал их враг, в том и выскакивали во двор. А на улице ещё снег не сошёл, и река Сож подо льдом была. Может, это и хорошо, что подо льдом: хоть немногие уцелели…
Я в чём была подхватила четырёхлетнего Павлика, дядьку вашего, а Андрей, папка ваш, за мой подол держался – и бегом из хаты! Только и успела на детишек шапки натянуть. А на улице!.. Страх и ужас! Люди бегут, в голос плачут, кричат… И слышен рёв мотоциклов и машин: это фашисты их догоняют, чтобы убить всех, кто смог вырваться из их лап. Я летела с детьми, под собой не чуя ног. А они нам вслед из автоматов строчили. Встанут во весь рост в коляске на мотоцикле – и палят очередями. И многие мои односельчане, которые рядом бежали, падали мёртвые на землю… Так мы добежали до реки и, рухнув на лёд, ползком стали перебираться на другой берег – там начинался лес и, казалось, можно было укрыться, схорониться в зарослях. У реки фашисты остановились. На лёд они на своих мотоциклах и машинах не поехали, поостереглись. Но, стоя на берегу, всё стреляли по нам из пистолетов и строчили из автоматов. У меня были льдом изодраны, а местами снесены колени. Кровь из них уже не сочилась, а лилась. Раны горели огнём. Не выдержала я боли – и привстала с колен. Но только лишь на секунду и смогла это сделать. Потому что тут же несколько пуль просвистело у меня над головой, и одна, задев, снесла мне с головы кожу вместе с волосами! И как только череп цел остался?!.. – удивляясь, качала головой бабушка Матрёна.
- А что было потом? – не унимались внуки.
- А потом, детки, немцы из села уехали. А наши, кто в живых остался, воротились на пепелище… Ни одного дома не осталось, все 308 дворов сожгли, ироды! Стали искать оставшиеся жители друг друга – и многих не досчитались. Того убили, того сожгли. Всего сельчан – больше шестисот погубили. Только наших родичей – 89 человек сгинуло в тот страшный день. Старшего в нашем роду, девяностолетнего деда Чучвагу, люди рассказывали, на штыки подняли и в огонь бросили. Да что там деда! Детей на штыки поднимали и также – в огонь!.. На глазах у бедных матерей...
Бабушка Матрёна ссаживала внучку с колен, тяжело, с глубоким вздохом вставала и подходила, крестясь и шепча тихую, таинственную молитву, к тёмной иконе в углу, которая, по её уверениям, спасла чудесным образом её семью в тот роковой и страшный день.
Пра-прабабушки давно уже нет на свете. Нет и её сына Андрея, нашего прадеда. Но остались привезённые ими из Клубовки вещи. И осталась выжившая под горящим садом намоленная целыми поколениями наших пращуров икона. Надежда Андреевна, современная и красивая наша бабушка, совсем не похожая на привычных старушек, что и бабушкой её назвать трудно, часто подходит к ней, и пристально вглядывается в загадочные лики Божьей матери и Младенца-Спасителя.
- О чём ты думаешь, бабуля? – спрашиваем мы в эти минуты.
- О том, что в жизни главное – память. На памяти всё держится. На памяти…
Маша Гарига,
юнкор ЦРТДЮ
Уссурийского городского округа.