12 марта 2011 года по приглашению своего друга детства Виктора Федоровича Мельника, проживающего теперь в Архангельске и работающего на судоремонтном заводе в Соломбале, я побывал на встрече Белушского землячества. Собралось более шестидесяти человек. Иных не видел более сорока лет. У меня было с собой несколько экземпляров номера «Выбор НАО» от первого марта этого года с эссе «Спаси и сохрани». После выступления подошла ко мне Люба – дочь бывшего начальника Белушской базы Печорского рыбокомбината Зевакина Ивана Леонидовича, работавшего там с 1951 по 1966 год. Она подарила мне книгу стихов своего отца, где в числе прочих есть стихотворение «Крест», написанное о событии, произошедшем с моим дедом – Матвеевым Григорием Павловичем. Эту историю я слышал  когда-то давно, еще в детстве. Как дед на своем судне «Землепроходец» попал в Чешской губе в жесточайший шторм: были сломаны мачты, заглох двигатель, на борту возник пожар. Но Провидению было угодно – все остались живы. Судно выбросило на берег в районе мыса Сувойный – севернее Волонги. И дед с командой  из обломков мачты  поставил на мысе трехметровый обетный крест. В память своего чудесного спасения. Да, дед в своей жизни пережил и повидал немало. Участвовал в высадке Папанинской четверки на паковый лед в районе архипелага Земля Франца Иосифа. Спасал экипажи полярных конвоев. О многом могли бы рассказать дневники деда, которые он вел регулярно и аккуратно – за многие годы. Но, к сожалению, до наших дней они не сохранились. Остались лишь разрозненные воспоминания детства, несколько старых, пожелтевших фотографий да отдельные документы.

Странная штука – память. Живешь спокойно и размеренно, ходишь на работу, занимаешься повседневными делами, но достаточно какой-то одной мелкой детали, что бы перенестись в прошлое, зацепившись за один, давно забытый факт биографии, и фрагмент прошлого разворачивается цветной полномасштабной картиной, как нынче модно говорить – в формате 3D. Выплывают мельчайшие детали, ощущаешь запахи, звуки, слышишь голоса давно ушедших людей и понимаешь, что они все дороги тебе, и ты любишь их, и помнишь – такими, какими они были, есть и навсегда останутся в твоей памяти.

* * *

– Ну, вот, чего ты маешься!? Сходил бы к врачу, что ли. У нас, вона, молодой врач приехал – только что из Архангельского города. Мединститут закончил. Сказывают, специалист широкого профиля! Полубояров – фамилия. И тебе, Бог даст, поможет! Римма Алексеевна, прекратив обряжаться возле печи, села на табуретку и перебирая пальцами передник, сочувственно посмотрела на меня:

– Чай, хуже-то не будет! А то уж и смотреть больно на тебя. Сколько можно анальгином-то питаться! Тесто, вон, наставила. Пирогами угощать буду. А ты и не ешь ничего, ажно с лица спал! Иди-ка, давай, белеюшко, иди! Раскрасневшееся лицо с лоснящимися скулами и не здорово блестевшими глазами выдавало в ней застарелого гипертоника – сколько раз сам «Адельфан» ей посылал.

Римма Алексеевна Гулькова – вторая жена дяди Саши – Малыгина Александра Ивановича – всю жизнь проработала в пекарне села Нижняя Пеша. Было ей под шестьдесят, характер заводной и неунывающий – про таких говорят: «Шебутная!» Без дела не сидела. А дядька беззлобно говорил: «Балаболка!». А поговорить Римма Алексеевна любила, так что в этом плане я с дядькой был солидарен. Ну, дядя Саша, скажет, так уж, скажет! За ним не заржавеет! Кержак хозяйственный! Все, чтоб – по нем было! Впрочем, они хоть и ссорились время от времени, но жили довольно дружно, водили дружбу со многими, особенно привечали летчиков – в доме постоянно кто-нибудь да гостил. Тетка – хозяйка хлебосольная. Гостей угостить любила. И без гостинцев никого не отпускала.

Дядя Саша –  сводный брат моей матери – был отменным рыбаком и охотником, а в жизни – капитаном-механиком на самоходной барже ГТ–24, принадлежащей рыбкоопу. Одним из примечательных фактов его личности и биографии, помимо знаменитой присказки: «Васито» – что означало, скорее всего, простое  «Вообще-то», заикания и косолапых ног – «год на бочке сидел!», было то обстоятельство, что  родился он 29 февраля 1928 года. По укоренившейся традиции, считал своим долгом – раз в четыре года – «в день настоящего» – как он говорил – «законного» дня рождения – «поставить на уши» всю деревню. Что, ему, с неизменным успехом, и удавалось! Кто ж от «халявы»-то откажется! Дети  от первой жены Татьяны – Валерка и Галина давно выросли и уехали. Валерий – подполковник, жил в Харькове. Галька – в Москве. А Римма Алексеевна прославилась на все село не только отменными пирогами и тортами, которые ей заказывали и из Нарьян-Мара – даже из Окружкома партии – на дни каких-либо юбилеев или торжеств, но и тем, что подкармливала всех окрестных воробьев, особенно зимой – благо, крупа и зерно в доме не переводились. Доходило до смешного! То, что воробьи по утрам стучались в окно, это еще ладно. Представьте такую картину. Выходит наша дорогая Римма Алексеевна из дома поутру, а тут уже ее встречает целая стая воробьев – разве, что на голову не садятся! И вот – идет она своей характерной ковыляющей  походкой – по причине больных ног – по деревне, в магазин, а они летят позади нее, но не обгоняют, а именно позади – целой тучей. Она заходит в магазин, а воробьи рассаживаются на крыше и ждут, что-то шумно обсуждая между собой на своем птичьем языке и нетерпеливо выглядывая – когда ж она выйдет, наконец?

И вот, значит, выходит она, идет обратно, а они опять – летят позади, провожая до дома. А там начинается процесс кормления на специально сделанных кормушках во дворе. Такой тут гвалт поднимается! Без смеха и слез смотреть невозможно! Ну, чисто мама родная! Она им и имена давала! Особенно приметным. У воробьев, говорит, тоже, характеры, как у людей. Двух одинаковых не бывает!

Да. С Риммой Алексеевной да Александром Ивановичем не соскучишься! Юмористы еще те! Каждый раз, приезжая к ним в гости – уедешь с какой-нибудь новой историей!

Зуб начал беспокоить еще в городе, дня за три до отлета в Нижнюю Пешу. Очередная командировка. Связной радиоприемник на этот раз вышел из строя. С ним-то разобрался быстро. Тут, самое главное – не спешить, как бы это и не показалось странным. В любом деле не нужно спешить. Не зря ведь говорят: «Поспешишь – людей насмешишь!»  А то многие даже техническое описание не удосужатся прочитать, чтобы узнать, где кнопка «Выкл.» находится! Вот, насчет зубов – другое дело! Тут – лучше не затягивать! Но, за сборами, выкроить время сходить в городе к Сашке Исакову – врачу-дантисту, все было не собраться. И – вот итог. Вся нижняя челюсть превратилась в сплошную болевую точку. Уже и таблетки не помогали. Ни поесть, ни поспать! Какая  тут работа!

* * *

– Ладно. Уговорила! Пойду сдаваться. Все одно – не лечить тут, рвать надо! Разберется, думаю, твой молодой специалист!  А воробьи-то где твои?

– Да, какие сейчас воробьи-то, милый?  Лето же. Июль месяц. Еды везде навалом. Так, бывает, прилетят на минутку, чего-то прочирикают да и полетели по своим делам! Ты зимой приезжай, они тут все и будут. Ты, давай, иди! Иди. А я тут пока еще пообряжаюсь. Баньку протопить надо. Саша к вечеру должен из рейса придти. По воде. Судно разгружают. В Белушье. Три рейса уже сделали. Да и еще одно на подходе. В магазин схожу. Бутылочку куплю. Чего-то в одночасье все закончилось. Ступай уж.

Больница встретила меня прохладной тишиной и пустыми коридорами. Идти  недалеко. Метров двести по улице. От памятника воинам-землякам, погибшим на фронте. Мимо интерната и сельской библиотеки – с бюстом Чехова во дворе.

Эх, интернат, интернат! Два года тут прожил. Десятилетку заканчивал в 75-ом. Здесь и выпускной был. В поселковой столовой отмечали! Есть, что вспомнить!

А тут прохладно! Не то, что на улице! Десять утра, а уже такой зной! Ни ветерка. Жаркое лето в этом году!

Из кабинета выглянул молодой врач:

– Вы ко мне?

– Да, вот – зуб. Будь он неладен! Удалить бы да и дело с концом! Сможете?

– Ну, проходи. Сейчас посмотрим! Полубояров, в белом, накрахмаленном халате, надетом поверх  майки, усадил меня в зубоврачебное кресло, подогнал его по высоте:

– Ну-ка – показывай, который?

– А, вот этот, слева который  снизу – коренной.

– Понятно! Где-то тут инструмент был!? Выдвинув подряд несколько  жирок в шкафу,  достал внушительного вида щипцы с характерной насечкой на ручках – чтобы не скользили!

– Вроде, слегка заржавевшие!? Или мне показалось? Пощелкал ими:

– Ну, как говорится, с Богом! Открывай рот и держись покрепче!

Надо сказать, что уколов в то время пациентам не делали и приходилось целиком полагаться на мастерство врача. А тут – уж как повезет!

В это раз не повезло!

Зуб, зараза, раскололся на три части! Весь рот был залит кровью, которую приходилось постоянно сплевывать. По прошествии сорока минут, в течение которых он меня измучил до полусмерти, все осколки наконец-то были удалены. И внешний вид у нас был еще тот! И я, и он были мокрыми от пота. Не знаю, кто больше испугался и переволновался, думаю – это в равной мере относилось к обоим.

– Уф-ф! Со звоном бросил щипцы на поднос:

– Вроде, все?! Извини уж, так получилось!

– Ни хрена себе – извини!? Да убил бы, блин!

Впрочем, мне было уже все равно. Вытерпел! Удалил! Пошатываясь, встал, посмотрел на себя в зеркало на стене:

– Ну, и видок! Измученные глаза, слипшиеся волосы и струйки пота, стекающие вниз – под мокрую рубашку. Краше в гроб кладут! Всю челюсть разворочал! Тут, не то, что два часа, тут две недели заживать будет!

Полубояров, между тем, открыл сейф,  достав  внушительного вида стеклянную бутыль. С характерным звуком вытащил притертую пробку:

– Думаю, что заслужили мы с тобой по стаканчику! Да, и для обеззараживания не помешает! Медицинский! Слеза! Разлил спирт по стаканам, постукивая горлышком о края:

– Ну, давай! Не держи зла! Как получилось, чего уж теперь. Видно было, что он и сам не на шутку перепугался. Но дело до конца довел! А что до опыта, так это дело наживное! Угораздило же меня попасть! Вместо подопытного кролика!

– Да, ладно! Переживем! Запить то чего-нибудь сообрази. Чистый же!

– А-а-а, сейчас!

Тут невольно начинаешь вспоминать различные случаи из своей жизни, которые, так или иначе, связаны с зубами. Году в 79-м Исаков установил рекорд по времени удаления зуба. Отсчет шел от момента усаживания в кресло и до  падения его – зуба, как такового – со звоном на поднос. Или  подношение его к вам под нос! Каламбур! Есть у них, зубных лекарей – такой приемчик. С шиком поднести вырванный зуб тебе под ясные очи! Не желаете, мол, взять на память!  У каждого свои рекорды. За других – не отвечу. За себя, пожалуйста.  Так, вот – тогда он удалил мне зуб за 22 секунды. Много-много лет спустя этот рекорд был побит. Худенькой  и миниатюрной по комплекции Мариной Валентиновной Фроловой. За что ей огромное и проникновенное спасибо! А теперь сравните ее и Исакова! Не зная, и не подумаешь, что эта миловидная, молодая еще совсем, женщина с огромными лучистыми и добрыми глазами – способна на такое! Вот, что значит умение и мастерство!

* * *

– Говоришь, сегодня дядя Саша-то придет? А утром – обратно? В Белушье? Или, у Крайних судно стоит? Я бы, пожалуй, с ним прокатился. Бабушку с дедом навестил бы! Когда еще приведется у вас побывать?! Работа сделана, считай. Сегодня пятница, а билет у меня на понедельник. Чего скажешь?

– Так, чего сказать-то? Судно-то разгружали в Белушье. А другое – вроде как у Крайних должно встать.  Римма Алексеевна сокрушенно посмотрела на меня:

А коли так, то не получится у тебя с ним-то уйти. Несколько раз провела ладонью по кухонному столу, разглаживая клеенку:

– Ты, вот, чего! Спроси-ка у Васьки Фролова. Может он поможет. У них же на ЛТУ (линейно-технический участок связи) «Прогресс» есть. С «Вихрем» тридцатым. Так тебе даже лучше будет. И быстрее. Баржа – она и есть баржа. Хочешь, я сама ему позвоню?!

– Деревня – она и есть деревня! Все про всех, все знают.

– Да, не надо! Я сам к нему схожу. Ладно. Давай-ка, я лучше воды тебе натаскаю в баню-то! Все делом заняться! А то с этим зубом только о нем и думаю! Все отвлекусь, да и тебе помогу!

–  Ой, спасибо! Спасибо! А я уж и сама хотела тебя попросить!

* * *

По реке от Нижней Пеши до Белушья порядка сорока километров. Это – по прямой – около семнадцати. Из Белушья видно,  как самолет заходит на посадку. Если по карте посмотреть, то сразу отмечаешь, как река извивается. Словно гусеница.  Одному, без груза, да с тридцатым «Вихрем» проскочить – плевое дело! Васька – начальник участка, все понял и без лишних разговоров «Прогресс» выделил. Сходили – заправили полный бак, запасную канистру засунули в багажник, проверили свечи и инструмент: мало ли – чего!

– Ну, Вася! Кабинет себе на ЛТУ «отгрохал» – у начальника ЭТУС в Нарьян-Маре такого нет! Заходишь, как в Эрмитаж! Вишневые, покрытые лаком панели с резьбой! Встроенный сейф, внушительное кресло! И где только взял такое!? Телефон фактурный – в стиле начала двадцатого века – хромировка и слоновая кость – так и хочется снять с рычага  трубку и сказать: «Але! Барышня! Соедините со Смольным!» А Ваську обрядить в кожаную тужурку и повесить на плечо маузер в кобуре! Ну, чисто Дыбенко в Зимнем дворце! В семнадцатом году!

* * *

За восемь лет, что я тут не был, изменения некоторые на реке произошли. Появились отдельные песчаные перекаты, на один из которых я «благополучно» влетел, сорвав «шпонку». Но, ничего, обошлось. Добрался – в лучшем виде. Под самый вечер, встретив на пути баржу дяди Саши и помахав ему рукой.

* * *

По высокому угору, вдоль огорода, мимо перевернутого вверх, давно не смоленым дном, карбаса деда. Резиновые сапоги и стеклянные банки, одетые на штакетины. Сушатся на ветерке. Выбеленные временем деревянные мостки – босиком ходи – не занозишься. Гай – пес – настороженно пригнув голову, подслеповато вглядываясь: «Кто это к нам пожаловал в такое позднее время?!», услышав оклик, виновато-радостно виляя хвостом, признал меня и ткнулся холодным носом в ладонь.

–  Эээ, братец! Время никого не щадит! Совсем ты стареньким стал! А каким был!? Помнишь?! На трактор бросался! Мужики как-то раз, ради смеха, влили в пасть рюмку водки – вот он и показал свое собачье геройство!

* * *

Или я стал высоким, или дом ниже, но в притолоку двери лбом стукнулся прилично! Кажется – время остановилось. На стене – судовые, с завинченными барашками, часы деда. С двадцатичетырехчасовым циферблатом. Под стеклом, в рамке – Почетная Грамота от Наркома рыбной промышленности Микояна – «За образцовое управление судном». Сорок четвертый год! И грамоты тогда были номерные! Старинные родовые иконы в красном углу. Святой Архангел Михаил в окладе. И эта надпись на старославянком – «В поясе Марифа, с Артемием канон», смысл которой я до сих пор не смог понять. В голове промелькнула шальная мысль, что  сейчас я сам, только маленький, выбегу из-за угла и встречусь сам с собою, только повзрослевшим! Выдвинул жирку кухонного стола:

– Ага! Здесь! Старый, кухонный нож, со сточенным, на нет, лезвием. Тяжелая оловянная ложка деда с выцарапанной буквой «А» – память о погибшем в море друге.

* * *

Не знаю почему, но по укоренившейся традиции, всегда привожу бабушке в качестве подарка очередной цветастый платок. И она, накинув его на плечи, расцветает, как девушка на выданье и начинает осматривать себя в зеркало и прихорашиваться. Как-то, зайдя в комнату, застал ее сидящей у раскрытого сундука и перебирающей все эти платки, привезенные в разные годы. Целую кучу платков. Так навсегда и врезалась в память эта сцена – как она своими натруженными руками со вздувшимися венами перебирает эти платки и снова складывает их обратно, аккуратно разглаживая по краям.  Подошел сзади, поцеловал в затылок и крепко обнял за плечи, вдыхая запах ее волос, понимая, что дороже этого у меня нет ничего.

– А дедко-то совсем плох стал. Заговаривается. Все собирается поехать на Родину – в Койду.  Слезы в глазах.

Чай – из самовара. Вода из колодца:  пей – не напиться! Сладкая! Вместо телевизора – окно на кухне, в которое далеко видно. Вдоль улицы.  Кто, куда пошел – начинает выстраиваться логическая цепочка – зачем, к кому. А с самоваром связана одна история с тем же самым Валеркой – сыном дяди Саши. Все вспоминают со смехом! Когда был маленьким, взял, да и поцеловал его! Мне, говорит, этот мальчик – отражение в самоваре – понравился! Ну, и – обжег губы, ясное дело! Вот, переполоху то было! Долго потом ему губы гусиным жиром мазали!

А ведь бабушка однажды спасла от верной смерти мою сводную сестру – Ларису. В каком я тогда классе учился? Пожалуй, в четвертом. Бабушка редко к нам заходила. Не привечала она отчима. А тут зашла. Случай решает все. А Лариска играла, сидя в детской кроватке, были такие кроватки металлические, у которых вертикальные поперечины сверху закреплялись завинчивающимися шариками. Смотря как завинтил, конечно. Ну, Лариска и умудрилась шарик один отвинтить. Она всегда сильной была. И,  естественно, засунула его в рот. И подавилась. Вся посинела, задыхаясь. Мать в ступоре – схватила ее в охапку, орет: «Ой, доченька! Ой, лихо!» А бабушка спокойно, вырвав Лариску из ее рук, перевернула вниз головой, шлепнула по заднему месту – отчего шарик сам и выпал,  дунула в рот и – нате, вам, пожалуйста! Жива, девушка! Живет и здравствует! Отчим, придя вечером с работы, кроватку эту топором изрубил, даром, что  металлическая! Силы-то не меряно!

Все мы родом из детства. Из тех ушедших, далеких, светлых дней, что никогда не повторяться, но будут жить в нас всегда. Дед умер в 89-м. Бабушка – в декабре девяносто третьего. А родились в один год – 1906-м. В день ее смерти я был в Белушье – устанавливал телевизионную станцию. И запустил ее в работу именно в этот день.  Недавно не стало и дяди Саши. Теперь  поехать не к кому. Хотя, может, я тут не прав. Поехать есть к кому! К нашей памяти, сходить на могилы  ушедших, дорогих тебе людей и понять, что они навсегда – незримо – с тобой, и ты благодарен им за то, что стал тем, кто ты есть на этом Свете и прошептать: «Спасибо, милые, за все, что вы для меня сделали». «Я живу и помню Вас и простите, если в чем был не прав!»

Живу и помню!