АНО СЕМЬЯ РОССИИ
К 130-летию со дня рождения отца

Автор: фронтовик, доктор военных наук, профессор, действительный член Академии военных наук, генерал-майор в отставке БЕЛОВ Михаил Ипатович, г. Москва

ОТЦОВСКИЙ НАКАЗ

«Чти отца своего и матерь свою, да благо ти будет и долголетен ты будешь на земле», – сказано в Святом писании. Заповедь эта кому-то может показаться не бесспорной. Ведь не каждому выпало явиться на свет дитятею образцовых отца с матерью. Многие, а то и большинство из них, не безупречны. Тем не менее, смысл выверенной тысячелетиями заповеди представляется высоконравственным.

Одиннадцать чадушек произвели на свет наши родители, Ипат Ильич и Мария Петровна Беловы. На девятом счету явились двойняшки. Одним из них оказался я, автор сих строк, нареченный Михаилом, другой – Дмитрием, который, к великому сожалению, скончался от простуды годика через полтора. Для десяти выросших родители до конца их дней представляли воплощение нравственности и трудолюбия, совестливости и справедливости. О матери я рассказал в очерке «Подвиг матери», опубликованным в газете «Сыны Отечества» №6 и 7 за 2007 г. Теперь мой рассказ об отце, являвшегося для нас, его детей, неизменно заботливым попечителем, воспитывавшем в каждом с детства привычку и любовь к труду, доброе отношение к окружающему миру и людям. Вспоминая о нем, целиком разделяю утверждение выдающегося русского историка-гуманиста Н.М. Карамзина: «Без хороших отцов нет хорошего воспитания, несмотря на все школы, институты, пансионаты».

  1. БУРЛАЦКАЯ ЮНОСТЬ

Родился отец в 1878 г. в деревне Ишбулатово близ Белой – реки на севере Уфимской губернии, включенной в 1922 г. в состав Башкирской АССР. Прожив 82 года, он не был обделен ни радостями, ни горестями. Чего выпало больше, не считал. Его отец, наш дед, Илья Антонович после солдатчины определился бакенщиком на Белой. Потому детство нашего будущего отца оказалось сродни сказке: рыба да ягоды, прибрежные зверюшки да птицы – каждодневная забава и добыча, выработка навыков добывать пропитание в радости и поте лица, заботиться о семье, в которой рос.

С ранних отроческих лет начал хозяйствовать на подворье и в поле. Об учебе и думать не приходилось. Да и школы в Ишбулатове не было. А когда подошла пора юности, чтобы помочь родителям поднять, поставить на ноги четырех младших сестриц и брата, два сезона бурлацкую лямку тянул. Вверх по Белой, Каме и Волге до Нижнего Новгорода, возвращаясь обратно самоходом на барже. Слышал и про известный стих: «Выдь на Волгу, где стон раздается над широкою русской рекой. Этот стон у нас песней зовется. То бурлаки идут бичевой...». Однако ему, молодому и крепкому, доселе не видевшему иных мест, бурлачество показалось не столь в тягость, сколько в большую радость, в познание разнообразия и глубин жизни. Работа артельная – истинная школа товарищества, святого коллективизма и братства – один за всех и все за одного. Радовали юное сердце разнообразие берегов, городов и сел прибрежных. Радовало чувство преодоления упрямства встречных вод реки, наката пенившихся волн. И заунывное «Потянем, подернем, по....Сама пойдет...». И песни с молодецкими плясками на привалах. И байки у костра про былое и нынешнее житье-бытье, про удаль храбрецов в битвах за правду-матку, за дело справедливости.

Артель бурлацкая – обычно разноязыкое братство. И русские, и татары, и мордва. Были и чуваши с марийцами. Словом, от всех этносов, коренившихся вдоль названных рек. Артель такая – скопище людей самых разных судеб и характеров. Одни тянут бичевую с угрюмой молчаливостью. Бросив обреченно лямку, накрываются рядном у костра и, похлебав кулеш, храпят, пока не почуют тычок в бок. Другие – неугомонны и в бичевой и на привале. Таких было больше. Это они громче других орали «потянем, подернем!». И заставляли также «стонать» и других, чтобы «сама пошла». Это из них проявляли себя у костра плясуны да песенники разудалые, рассказчики о таком, чего в яви и быть не может.

Особо запомнилась ярмарка в Нижнем Новгороде, куда и тянули перегруженную товарами баржу. Здесь многие из артельщиков получали расчет. Кто в обратный путь направлялся, отоваривался на ярмарке гостинцами для родных. Веселые торжища, кабаки да девки гулящие иных оставляли без гроша в кармане, а то и без штанов. Были и без следа пропавшие. Как впоследствии родитель рассказывал, много неприглядного увиделось в бурлачестве. Если не нужда, то кто бы на него принудил...

  1. ГЛАВА СЕМЬИ

А время летело, как стригунок по прибельским лугам. В межсезонье на одной из вечерок встретил молодец девицу из соседней деревни Ляпустино. Дочь Петра Васильева сероглазая Маша с русой косой до пояса увиделась такою ладною, какой и не снилось. И стало не до бурлачества. С благословения родителей в начале 1905 г. сыграли свадьбу. С венчанием, санным поездом, с развеселой гульбой. Соединили молодые судьбы свои на все выпавшие годы жизни, на все испытания, радости и горести бытия...

В 1913 г. из Ишбулатово переехали в починок Алексеевку, в 25 км от Бирска на Белой, с тремя сыночками – Иваном, Федей и Емельяном. Место нового обитания семьи оказалось на редкость благодатным. Вокруг – лес, полный дичи всякой. Рядом рыбная речка. По полянам лесным и заросшему долу изобилие съестной зелени и ягод. Земли под усадьбу и огород, под поле пахотное – расчищай на весь оплаченный пай. Словом, не будь лежебокой, не ленись, и сотворишь счастье свое крестьянское, благополучие семьи. Поначалу все так и пошло. В короткий срок расчистили чащу для подворья и огорода. На другой год с помощью родных и соседей поставили свою избу. Оборудование вновь обретенного гнездовья происходило с душевной радостью, уверенностью в завтрашнем дне, с поочередным прибавлением сыночков – Сильвестра (впоследствии переименовался в Семена), Михаила, доченьки Татьяны, снова сынков – Григория, Николая, Михаила меньшого с Дмитрием, Александра.

Поочередно же новоявленцы занимали люльку-зыбку, висевшую под потолком на очепе. И каждый, едва начинал по избе ковылять, тянулся на улицу, а затем, с весны, и за деревушку, на речку, на полянки с дикорастущей зеленью и ягодой. Где что растет, когда и как собирать младшим показывали старшие. С переездом в починок отец установил продуманную очередность хозяйственных работ, кому из домочадцев что делать, если уже на что-то гож. Оба с матерью ложились и просыпались по петушиному кличу. Еда – семейной артелью за общим столом. После завтрака – кто за работу, а кто в школу. Отцовский метод воспитания был прост как луковица: в чем можешь, помогай старшим, делай по их примеру, а по своему хочешь, сначала прикинь – подумай что и как. Каждый, как только поднимался ввысь «на два вершка от горшка», приучался к тому, что голова и руки даны ему для работы.

По примеру первенца, старшего брата Ивана, мать мы звали – маматя, а отца – тятяня. Мать была для нас утешительницей, и взыскательницей. Отец же был главным кормильцем, воплощал твердость духа и стойкость, честность и справедливость. Быть мужчиной значило для каждого быть таким как тятяня. Он заботился о каждом в семье соответственно возрасту, не давил никого суровостью. Скорее, отличался снисходительностью. По нашему пылкому ребячьему разумению в обращении с другими людьми проявлял иногда излишнюю доброту к тем, кто этого не заслуживал. Однако видели и слышали как сельчане и другие знакомые чтят его именно за это качество, за безотказность в помощи и советы разумные. Потому слово тятяни в семье было непререкаемым. А выпадавшая кому-то похвальба или ласка – высокой наградой.

В череде нескончаемых крестьянских забот и дел находил он время для забав с малышами. Для меня и Шурика-поскребыша в дошкольные годы самыми желанными и лучшими подушками были его раскинутые мускулистые руки. Примостившись справа и слева на них головками, с замиранием сердечек мы слушали нехитрый сказ о том, как жили-были друзья верные кот, петух да баран, как выручали они друг друга, если кто в беду попадал. И не было большего блаженства, под которое мы неизменно уплывали в страну чудесных грез и сновидений.

Подрастая, все стремились показать себя в мужицких делах: покрутить точильное колесо, на котором отец оттачивал топоры и ножи до бритвенной остроты; съездить за сеном, соломой, сметать их в сарай на сеновал; привезти дров, составить их во дворе в шиш, чтобы просыхали, или распилить и сложить в поленницу; задать сколько требуется корму домашней животине. И во многом, многом другом, чего в деревне мужчина должен осваивать с мальчишеских лет, чтобы стать самостоятельным, достойным главой семьи. В доме царил установленный родителями культ аккуратности и опрятности, чистоты во всем. В субботние дни – обязательная общая уборка, помывка, штопанье и перемена белья. До позднего вечера на столе пел самовар. Чтоб пропарившиеся снаружи в бане, могли пропарится и изнутри.

Отец не привечал сквернословов и непросыхающих бражников. Но в праздничные дни с искренним радушием встречал и угощал людей. Воссев во главе стола с наполненной брагой трехлитровой «гусихой» в руках, бдительно пополнял стаканы и потчевал, потчевал. Уговаривал отведать то одно, то другое, поданное матерью яство. Для нас, ребятни, это тоже были уроки жизни. Выглядывая с полатей, мы с любопытством взирали на ход застольного действа, на каждого гостя, по-своему оценивая его слова и жесты. Любовались тятяней, его степенным и уверенным верховодством. Почти точно угадывали после опустошения какой по счету «гусихи» гости начнут выходить из-за стола и рассаживаться по лавкам. И тогда начиналось самое интересное – песни и пляски...

3. НА СЛУЖБЕ ОТЕЧЕСТВУ

Сколько помню родителя и его деревенских сверстников на встречах перед Великой Отечественной, да и после, они не замыкались на обсуждении только сельских дел. Их рассуждения касались «всея Руси» и выходили обычно далеко за ее пределы. Особо кляли коварство «англичанки». Крепко икалось, должно быть, и «японским макакам». Но больше всего доставалось «германским псам» с «австрияками». И было от чего. Ведь дружба англичан с камнем у них за пазухой давно вошла в историю взаимоотношений с Россией «притчей во языцех», известной по всем городам и весям. Японские же наскоки на наш Дальний Восток пришлось отбивать и в царские времена, и в советские. Как оказалось, еще не отбили охоту до наших земель у немецких вояк.

В августе 1914 г. как обухом по голове шандарахнула весть о войне с Германией. Кому тут могло быть не ясно, что мужикам деревенским, как и в прежние времена при отражении такой напасти придется «менять соху на меч», усиливать армию и в ее рядах насмерть стоять за Русь-матушку, что без большой крови дело не обойдется.

Отца призвали в армию в январе 1915 года. Как раз в это время мать пятый раз на сносях была. Да кому до этого дело, кроме родных. Оказался 36-летний Белов Ипат Ильич солдатом запасного полка под Уфой. Днем задумываться некогда было. С утра до вечера – изучение воинских артикулов, премудростей ратного дела. А вот ночью, несмотря на усталость, – душевная маета. Как там, дома-то? Как разрешилась его родимушка Маша, краса ненаглядная? Помогает ли кто ей управляться с делами по хозяйству, с детьми мал-мала меньше? Еще не ведал о том, что уже на второй день после его отъезда на свет появилась дочурка. Как наказывал на такой случай, Татьяной назвали.

В запасной полк партия за партией прибывали то новобранцы, то призывники вновь объявленных старших возрастов. Их обучали все тем же воинским артикулам, умению владеть оружием и вести бой. Из более-менее подготовленных формировали маршевые роты и отправляли на фронт. Один раз из строя подготовленной к отправке роты отца и еще двух солдат вывел старший из офицеров.

– Вас, молодцы, определяю в команду другого назначения, – объявил он перед строем...

Служба в полку шла по отлаженному ритуалу, пока большинство офицеров в нем были русские. Но вскоре многие из них убыли биться с германцами. На замену стали назначать офицеров из поляков, которые сразу показали себя заносчивыми чистоплюями, в делах не очень разумеющими. Призывники старших возрастов невзлюбили их. А тут в полк начали прибывать призванные из татарских и башкирских деревень, плохо знавшие русский язык или вовсе не владевшие им. У поляков дело вовсе наперекосяк пошло. Они и с русскими призывниками были высокомерны, а к нерусским отнеслись с открытым презрением. Ругались, называя их «пся крев», что значило – собачья кровь. В ответ слышали «моя не понимай». Поляки стали добиваться, чтобы им толмачей дали. Переводчиков, значит, с татарского на русский. Отец наш хорошо владел татарским. Оказалось, что и те двое, выведенные с ним из строя, тоже знают по-татарски. Вот значит какова «команда другого назначения».

Теперь офицеры из поляков без обретенных толмачей – ни на шаг, стали их особо привечать. Ребята и мужики из татар и башкир тоже к толмачам с уважением относились. За человеческое и солдатское понимание, за простолюдинство и скромность. У отца со многими из них по соседним деревням до конца дней поддерживалось доброе знакомство, а с некоторыми и крепкая дружба.

Совсем переменились офицеры-поляки когда в феврале 1917 г. буржуинство в Петрограде царя сбросило. Они стали ручкаться со всеми солдатами, а перед теми, что из татар и башкир, откровенно заискивали.

– Переведи, Белов, что поляки считают их по духу себе близкими, и
готовы во всем помочь.

– Якши, Якши, бигряк Якши, – отвечали солдаты из татар или башкир, посматривая с прищуром на новоявленных доброхотов.

– Аптраган! Удивлялись некоторые такому их кульбиту. Вчера – «пся крев», а сегодня – совсем родня.

Вскоре, однако, поляки разом пропали куда-то, а к осени 1917 г. полк распустили. Вернулся отец к семье. Со всей силой взялся укреплять хозяйство. Не прошло и года, новая кутерьма – война гражданская, самая разорительная для крестьянства. Через Алексеевку прошли за Урал беляки – семеновцы. Брали в домах и амбарах все, что попадало под руку. За ними пришли красные партизаны. Хоть и не грабили, но прокорму требовали. Те и другие брали подводы на извоз, из которого не все возвращались.

К 20-му году в деревушке и вокруг все вроде бы утихомирилось. Установившаяся советская власть без службы крестьянства государству тоже обойтись не могла. Правда, землицей наделила вдоволь – на каждого члена семьи мужского пола – пай. А у нас с 1926 года насчитывалось таковых целый десяток. Родитель наш не покладая рук трудился. В последующих воспоминаниях своих наиболее благодатными для индивидуальных крестьянских хозяйств называл десятилетие 20-х годов, когда поощрялось создание ТОЗов – Товариществ по совместной обработке земли. Основанное на сугубо добровольных началах, такое товарищество обеспечивало приобретение в паю сельхозтехники, ее поочередное использование и систематическое обслуживание. Наше хозяйство в эти годы было признано в районе одним из культурных, с которым заключались официальные соглашения о взаимопоставках.

В эти же годы началась ликвидация сплошной безграмотности, индустриализация народного хозяйства, а затем и коллективизация. В начале 30-х годов в Алексеевке был создан колхоз им. В. К. Блюхера. С большими переживаниями отец с матерью перестраивались на жизнь в колхозе. Но, как показало время, без своевременной индустриализации и коллективизации стране было бы не устоять под новым натиском Германии, поставившей себе на службу потенциал покоренных и зависимых стран Европы. Отец в колхозе стал первым Ударником труда. С начала и до конца Великой Отечественной трудился главным полеводом. Учил подрастающую молодежь и женщин премудростям сельхоз работ, следил за тем, чтобы правильно обрабатывалась и не пустовала земля, во время и качественно убирался урожай.

Словом, не переставая, добросовестно служил Отечеству. Своим крестьянским трудом, знанием и навыками. Служил самоотверженно, несмотря на многие причиненные властями огорчения: были и чрезмерные «тверды задания» на хозяйство; была и попытка раскулачить; в 1937 г. оказался арестованным сын Емельян, служивший в авиации воентехником 2-го ранга, якобы, за антисоветскую агитацию. Но с началом нового нападения Германии, провожая в бой сыновей, наказывал нести службу исправно, твердо стоять за Отечество, как стояли за него деды, прадеды. Всю войну болела душа за семерых сынов, сражавшихся на разных фронтах. Трое из них пали в жестоких боях. Остальных судьба хранила. Несказанную радость пережил, испытал когда оставшиеся живых сыновья возвращались с Победой.

Мне выпало впервые вернуться в родительский дом летом 1946 г., на праздник Троицы. Помню, по дороге из Тынбаево на взгорке перед речушкой Беседой увиделись силуэты знакомых домов. Сойдя с подводы, шагаем с братьями Иваном и Григорием по спуску к речушке. У мостика через нее, несмотря на праздничный день, копашатся люди. Как выяснилось, обветшалому сооружению потребовался срочный ремонт.

В армию уходил я совсем юнцом. Теперь же шагал в офицерской форме, поблескивая золотом погон, с боевыми орденами и медалями, нашивками о четырех ранениях на груди.

– Глядите, дедушка Липат, ваши идут! – послышался ребячий голос.

Все у моста повернулись в нам. С топором в руках у недотесанного бревна для сваи стоит отец. Вижу, как дрогнула его рука и выпустила топорище. Вроде шагнуть хочет, но не может. У меня сжалось сердце. Тороплюсь к родителю. На его лице по щекам, бороде — слезы...

Обнялись. У обоих комок в горле. Взволнованные и счастливые еле выговариваем слова.

Здороваюсь со всеми. Вижу восхищенные взгляды знакомых и не знакомых ребят. Ведь из фронтовиков деревушки только один возвратился в капитанском звании, хотя уходил совсем мальчишкой…

Идем по родимой деревенской улочке. Навстречу, раскинув руки-крылья, с сияющими радостью глазами, сестрица Татьяна.

– Вымолила я тебя, братик, у Бога, вымолила. За всех братьев молилась. А тебя уж больно жалела. Ведь самым молоденьким воевать ты ушел, – не единожды говорила она мне позднее.

Встреча с матерью была, конечно же, самой трогательной. Я бережно обнял ее у ворот, радостно всхлипывающую, еле стоявшую на ногах. Прильнув к ней, снова почувствовал давно забытое ощущение сладостного покоя и замирания сердца...

Впереди еще было много встреч и расставаний с отцом, матерью. Но первая послевоенная оказалась исключительно впечатлительной. Как и последняя...

4. В КОНЦЕ ПУТИ

Пока жив был отец, жила и Алексеевка. Именно в нее, к теплу домашнего очага, а не в санаторий рвалась душа в каждый отпуск. И угодить хотелось ко времени цветения липы, когда во всю благоухает ее духмянно-сладостный аромат, когда вся заоколица покрыта дивным разноцветием, а окрестные поля изумрудом злаковых. Когда роятся пчелы и под их чарующий музыкальный гомон деревушка кажется оазисом счастья, напоминая о первых ощущениях принадлежности к удивительному миру бытия, о начале постижения сокровенных его тайн и загадок, о безвозвратных днях детства, отрочества и начала юности.

С неизъяснимой цепкостью хранили память о минувшем родительский дом, двор и улица. Каждым своим уголком напоминали они о начале осознания самого себя, освоения суровых правил и законов жизни. Напоминали о корнях твоих, о всех тех, кто учил уму, разуму, о всем том, с чего начинается духовное и физическое ощущение Родины. Здесь, в былом гнездовье, с младых ногтей укреплялось понимание того, что Родина, как и мать с отцом, дороже жизни, что их как дом свой и двор со всеми обитателями надлежит защищать пуще крепости. Жизнь и добро – от душегубов и татей; всякого рода живность – от хищных волков и лисиц. Заботой самых меньших была защита цыплячьего племени, с утра разбредавшегося по двору. Самые беспечные не ускользали от зорких глаз коршуна, вьющегося в небесах. Черной молнией он обрушивался на избранную жертву и под общий всполох кудахтающих хохлаток уносил ее в высь.

Как было мальчонкам недопустить такого разбоя среди бела дня? Да очень просто: во время высмотреть кружащего в небе хищника и дать ему знать, что мы на карауле. А лучше отпугнуть звонким речитативом:

Цыплятник, утятник

Лети скорей домой,

Лети скорей разбойник

Горит твое гнездо!

Удивительно, но улетел коршун от такой пужалки. Особенно если она дополнялась громыханием о печную заслонку...

Хранили двор с улицей и память о любимых нами, четырьмя меньшими, летних грозовых раскатах и теплых ливнях. Как только колесница Ильи Пророка начинала громыхать в небесах, испуская ослепительные молнии, Гришка и Колька, Мишка меньшой, да Шурик-поскребыш друг за дружкой устремлялись на уличный простор. И в восторге визжали после каждого блеска и треска молнии, после особо звучного громыхания, когда колесница святого попадала, видно, в особо глубокую колдобину. Выплясывали под струями хлынувшего дождя, скакали по лужам, брызгались и звонко смеялись. Сознавая, что с неба льется на землю-матушку сама благодать, в один голос вопили:

Дождик, дождик веселей!

Трава будет зеленей.

Дождик, дождик пуще!

Трава будет гуще.

Дождик, дождик поливай!

Дай нам хлеба каравай.

Родители не препятствовали, считая, должно быть, буйство наше естественным, а присказку вроде молитвы. А ведь известно, что детская молитва скорее до Бога доходит...

До сих пор помнится часто повторявшееся в летнюю пору на улице еще до конца не разгаданное удивительное явление. Нежданно-негаданно, обычно во второй половине дня, с нижнего конца улицы на верхний неспешно летел зигзагами огненный шар размером чуть меньше футбольного мяча, оставляя за собой едва видимый искристый шлейф.

– Огненный змей, огненный змей! – во всю мочь вопила ребятня, бросив игру в лапту или в чижик. И, сломя голову, бежали за шаровой молнией. Она, как бы играя с детьми, виляя, летела вверх по улице. И каждый раз, долетев до одного и того же дома, Алексея Некрасова, ныряла в печную трубу.

–     Опять, опять змей нырнул в трубу дяди Алексея! – вопили ребятишки. – Опять он скажет «поблазнилось ребятишкам или врут они».

Запомнилось как учитель математики Казанцевской школы, в которой я учился в 7-м классе, удивил нас высказыванием о том, что когда разгадают секрет оболочки шаровой молнии, возможно, электричество будут продавать на килограммы, что разгадчик этого секрета станет одним из самых знаменитых людей на Земле. Ведь откроет он неисчерпаемый источник энергии.

...Была у нас со старшим братом Иваном задумка перевезти родителей на постоянное житье в Бирск. Выхлопотали рядом с ним участок под усадьбу. Наступала зима, снегом заметало дом и сарай до самой крыши. И такой переезд родителям мнился желанным. Но с наступлением весны не было милее сооруженного своими руками дома и сарая с просторным двориком; садика, полыхающего бело-розовой кипенью, с пасекой, гудящей волшебным пчелиным перезвоном, и колодцем с «журавлем» над ним, к которому полдеревни приходило за «самой сладкой водицей». И память о том, как здесь растили детей, как радовались их приезду сюда на побывку. И привычка – вторая натура человеческая – все затормаживала задуманный переезд.

Последняя моя побывка в родительском доме состоялась в 1959 г. Успешно сдав конкурсные экзамены в адъюнктуру Военной академии им. М.В. Фрунзе, я заехал к родителям. Отцу сильно нездоровилось. За неделю о многом переговорили.

– Может просьбы какие есть у вас с маматей, – спросил я тятяню.

– Спасибо, милый сын, ты нас с матерью много радовал. Ведь с войны при орденах, капитаном пришел, а теперь – подполковник. И каждый год навещаешь нас.

–А просьба к тебе есть, – продолжил отец. – Как не будет меня, забери мать в свою семью. Ей с тобой и внучатами легче век доживать будет.

–Переберусь в Москву и, может, обоих вас возьму к себе. А уж если кто-то один останется, подавно возьму.

–Мне уж, сын, дальней дороги из своего дома, видно, не будет. И еще хочу наказ тебе дать: постарайся детей своих вырастить грамотными и не ленивыми, добросовестными в деле и совестливыми.

Сказал тятяне, что вся жизнь его и пример для нас, и наказ, которым следовали и будем следовать. Пообещал ему все исполнить. Спросил, что крепче ему запомнилось из пережитого.

– Верю сын, ты исполнишь сказанное. А в жизни, конечно, всякое было. И радостное и горькое, – ответил отец. – Не сломали невзгоды, да согнули боли да годы. И все – будто вчера было. Так быстро жизнь пролетела. Будто вчера детки один за другим появлялись и будто вчера разлетались из дома. Будто совсем недавно были тяжкие дни войны и радостные, когда возвращались оставшиеся в живых. А перед глазами все мелькает река Белая, – продолжил отец. – Особенно во сне. Помнишь, выше Казанцевской пристани стерлядку с тобой рыбачили? А вода – на всю глубь прозрачная. До самого жемчужно-белого дна, над которым рыбины шевелят хвостами. Ведь на Белой я, почитай, с младенчества рос. С нее и бурлачить пошел...

Все просьбы и наказ родителя я свято выполнил. Как он сказал, путь его из дома оказался не дальним. Скончавшись 1 февраля 1960 г., он нашел упокоение на кладбище в 1 км от места бывшей Алексеевки. За могилой с обелиском заботливо ухаживают ученики Тынбаевской средней школы, в которой учились все дети нашей семьи. По ходатайству Дирекции школы и Администрации Мишкинского района постановлением правительства Республики Башкортостан от 16 июля 2007 г. №192, Тынбаевской общеобразовательной средней школы присвоено имя Братьев Беловых.

Постановление это – значимый факт государственного отношения к памяти и делам старших поколений, к нравственно-патриотическому воспитанию молодежи на примерах их трудового и ратного подвижничества во имя Родины.

1 1_-__2
 
 
v_inicnativi