АНО СЕМЬЯ РОССИИ
Отцовский слух

Сборник стихов и песен об отцах

Составитель – Сергей Юрьевич СВЕШНИКОВ

В рамках своей научной работы над проблемами отцовства в современном обществе кандидат педагогических наук, доцент кафедры педагогического образования института педагогики и психологии Костромского государственного университета им. Н.А. Некрасова, член-корреспондент Международной академии наук педагогического образования, академик общественной Академии творческой педагогики им. Л.И. Рувинского, профессор Российской академии естествознания Сергей Юрьевич Свешников несколько лет назад задался целью собрать воедино стихи, песни, рассказы об отцах, о детско-отцовских отношениях… Как говорит сам Сергей Юрьевич. «чтобы восстановит хоть немного несправедливость». Помните, как поется в известной детской песенке: «Сколько песен мы с вами вместе Спели маме своей родной, А про папу до этой песни Песни не было ни одной…» А ведь они есть: и песни, и стихи… Только мы уж так привыкли: если о папах – то только к 23 февраля, только как о воинах и защитниках Родины… Это, конечно, замечательно, но ведь существуют еще и отцовское понимание, и отцовская любовь, и необходимость заботы детей об отцах…

 

Пётр Агейченко

КАК МУЖЧИНА КРАСИВ

Как мужчина красив,

Когда колет на зорьке дрова!

Будь он трижды учён,

Пусть блестит калачом голова,

Нимб над ним в этот час

Золотым солнце пишет пером!

Он от книг оторвался –

И в пляс заходил, заиграл топором.

В танце дров на колодке

Наша, русская, удаль, видать!

Выходите, молодки,

У тесовых ворот постоять,

Не в его ли руках

Этот «ах!» – древнерыцарский взмах,

Покоряющий женское сердце

Во всех временах?!

Заиграл, словно вспомнил,

Что силушкой не отощал.

Что соседке-вдове

Три кряжа развалить обещал.

«Гак!..» – и чурка раскинулась ласточкой.

Эхо летит по дворам…

Как мужчина красив

Тот, что колет в деревне дрова!

 

Яков Аким

МУЖЧИНА В ДОМЕ

Папа на аэродроме

Мне сказал: – Четыре дня

Будешь ты мужчиной в доме,

Остаёшься за меня.

Покатился самолёт,

Папа вырулил на взлёт.

Я вбежал в квартиру нашу,

В кухне свет велел зажечь,

Усадил за стол домашних,

Произнёс такую речь.

– Бабушка, – сказал я строго, –

Бегаешь через дорогу.

Знает каждый пешеход:

Есть подземный переход!

Всем приказ: на небе тучи,

Значит, берегись дождя.

Для зонтов, на всякий случай,

Забиваю два гвоздя.

Ухмыляешься некстати, –

Пальцем погрозил я Кате. –

Вот что, старшая сестра,

Мой посуду, будь добра.

Мама, ну, а ты… не очень,

Не грусти и не скучай.

А уходишь, между прочим,

Газ на кухне выключай!

 

Агния Барто

МОЙ ПАПА РАССЕРДИЛСЯ

Я заработал двойку

Из-за трёхзначных чисел.

Мой папа рассердился,

Но голос не повысил.

Уж лучше бы мой папа

Кричал, ногами топал,

Швырял бы вещи на пол,

Разбил тарелку об пол!

Нет, он молчит часами…

Он слова не проронит,

Как будто я не Павлик,

А кто-то посторонний.

Он, мне не отвечая,

Меня не замечая,

Молчит и за обедом,

Молчит во время чая…

Он с безразличным видом

Меня оглянет мельком,

Как будто я не Павлик,

А стол или скамейка!

А мне молчанье в тягость!

Я с горя спать улягусь.

 

Валентин Берестов

ГОЛОС ОТЦА

Отец мой не свистел совсем,

Совсем не напевал.

Не то что я, не то что я,

Когда я с ним бывал.

Не в полный голос, просто так,

Не пел он ничего.

Все говорят, что голос был

У папы моего.

Певцом не стал, учил детей,

В трёх войнах воевал…

Он пел для мамы, для гостей.

Нет, он не напевал.

А что мы просто так поём –

Та-ра да та-ра-ри –

Наверное, звучало в нём,

Но где-то там, внутри.

Недаром у него была

Походка так легка,

Как будто музыка звала

Его издалека.

 

Вячеслав Бобков

ОТЕЦ

Давай поговорим с тобою, мой отец.

Заполним суету мирскую, наконец.

Давай поговорим, мой драгоценный друг.

Учитель жизни всей. Семьи извечный слуг.

А может, в тишине немного помолчим.

Глядят в глаза судьбы отец и младший сын.

Погладишь ты меня, а может, пожуришь.

Хоть я давно большой, но для тебя – малыш.

Давай поговорим, любимый папа мой.

Ты был и есть всегда забота и покой.

Давай поговорим, услышав стук сердец.

Мне хорошо с тобой, ты это знай, отец.

 

Виктор Боков

ОДА ОТЦАМ

О матери поётся много,

Ей все права даны.

Но так устроена природа –

Мать и отец равны.

Отец – отечеству опора,

Он пахарь и боец.

Без матери ребёнку горе,

Но нужен и отец.

Отец – отчизна, корень рода,

Я знаю это сам.

Лети, моя простая ода,

И поклонись отцам!

Отец – он шёл сквозь запах дыма,

Отец – он брал Берлин.

Отец и мать нерасторжимы,

Союз их неделим.

Отца и мать не надо ссорить,

Они один очаг,

И держит их и долг и совесть

Потомство на плечах!

 

Вениамин Бутенко

ОТЦОВСКОЕ ЭХО

И в солнечный полдень, и в звёздную полночь

Отцовское эхо над миром звучит.

Оно для души моей – скорая помощь,

Когда она очень болит.

Отцовское эхо, живое-живое,

Я слышу сквозь время опять и опять.

Есть память и эхо. Их двое, их двое.

И вечности их не разъять.

Для жизни отдельная смерть не помеха…

Хоть слёз не стереть иногда мне с лица,

Но сам я как эхо, звучащее эхо,

Посмертное эхо отца.

 

Бахтияр Вагабзаде

*   *   *

… Отец меня на руки брал, мальца,

Подбрасывал до потолка

И спрашивал: – Любишь ли ты отца?

Как любовь твоя велика?

–       Любовь моя велика, как земля! –

–       Кричал восторженно я.

–       Молодец! – говорил мне отец, смеясь. –

Необъятна, сынок, земля!

Ведь мерой огромности у отца

Был мир земной, не имевший конца…

Боюсь, заблудится рассудок мой

В пространстве, открывшемся мне,

Где руку наш маленький шар земной

Уже протянул к Луне.

Перевод Анатолия Передреева

 

Евгений Винокуров

ОТЧИЙ ДОМ

И сколько в жизни ни ворочай

Дорожной глины, вопреки

Всему ты в дом вернёшься отчий

И в угол встанут сапоги…

И пусть – хоть лет под девяносто –

Старик прошамкает: – Сынок!

Но ты принёс своё сыновство

И положил его у ног.

И радость новая, как завязь…

Хоть ты от хижины отвык, –

Ты, вырвавшийся от красавиц

И от стаканов круговых.

…Пусть в поле где-то ночь пустая.

Пусть крик и песня вдалеке.

Ты всё забудешь, припадая

К покрытой венами руке.

 

Расул Гамзатов

*   *   *

Если ты мужчина, узаконь

И предай огласке повсеместной,

Что мужское сердце – это конь,

Скачущий в горах над самой бездной…

 

*   *   *

Как при тебе, отец, хитросплетенья

Покрыли мир и зло вершит свой путь,

Берёт неправда землю в окруженье,

Несправедливость не даёт вздохнуть!

Зачем весь век свой, с подлостью сражаясь,

Искал ты сокровенные слова?

Она ко мне приходит, похваляясь:

– Нет твоего отца, а я жива!

Она, как в дни былые, многолица

И, каждый раз избрав лицо одно,

Бесцеремонно к людям в дверь стучится,

Закрою дверь – она глядит в окно!

Орлёнка порождает лишь орлица,

Лишь ворон может ворона родить,

Скажи, отец, не лучше ли смириться,

В борьбе неравной руки опустить?

И слышится мне голос в отдаленье:

– Ты рук своих не опускай, сынок,

В борьбе нельзя бояться пораженья.

Орёл, родить я ворона не мог!

РАЗВЕ ТОТ МУЖЧИНА?

Кто бездумно и беспечно

Хохотать способен вечно, – 
Разве тот мужчина?

Кто не гнулся под мечами,

Кто всю жизнь не знал печали, –

Разве тот мужчина?

Кто в заздравном даже слове

Умудрялся хмурить брови, –

Разве тот мужчина?

Кто смертельно не влюблялся,

Ни с одной не целовался, –

Разве тот мужчина?

Кто любую звал «голубкой»

И за каждой бегал юбкой, –

Разве тот мужчина?

Кто готов подать нам стремя

И предать нас в то же время, –

Разве тот мужчина?

Кто, к столу шагнув с порога,

Осушить не в силах рога, –

Разве тот мужчина?

Кто в местах, где многолюдно,

Пьёт из рога беспробудно, –

Разве тот мужчина?

Кто, хоть век в дороге будет,

Дом отцовский позабудет, –

Разве тот мужчина?

Кто, исполненный усердья,

Судит нас без милосердья, –

Разве тот мужчина?

Кто даст слово, что булатно,

Но возьмёт его обратно, –

Разве тот мужчина?

*   *   *

Чтобы рвануться в схватку, у мужчины

Есть только две достойные причины.

И первая: родной страны защита,

Граница чья пред недругом закрыта.

Вторая – долг, что предками завещан,

Мужчинам всем повелевает он:

Собой рискуя, защищайте женщин,

Как на дуэлях пушкинских времён.

Чтоб песню спеть, от века у мужчины

Есть только две достойные причины,

И первая: любовь к земле родимой,

Которая вошла нам в плоть и кровь

И сделалась звездой неугасимой.

Вторая – это к женщине любовь!

 

Сергей Гребенников

Николай Добронравов

ЕСЛИ ОТЕЦ – ГЕРОЙ

Когда окончилась война,

Он не вернулся, чтоб увидеть сына…

Остались у мальчишки ордена

Отца, погибшего под городом Берлином…

Тихо сказала мать:

– Бойцов не редеет строй,

Должен и сын героем стать,

Если отец – герой…

Пусть жизнь порой была трудна,

Он перед каждой новою вершиной

Задумчиво глядел на ордена

Отца, погибшего под городом Берлином…

И говорила мать:

– Бойцов не редеет строй,

Должен и сын героем стать,

Если отец – герой…

Мечта его была ясна:

Звал парня космос, звал неудержимо,

Увёз на космодром он ордена

Отца, погибшего под городом Берлином…

Знал он, что скажет мать:

– Бойцов не редеет строй,

Должен и сын героем стать,

Если отец – герой…

Когда огромная страна

Следила нежно за полётом сына,

От  гордости сияли ордена

Отца, погибшего под городом Берлином…

Правду сказала мать:

– Бойцов не редеет строй,

Должен и сын героем стать,

Если отец – герой…

 

Николай Грибачёв

ОТЦЫ

Нет, они не обижены

Славой, наши отцы,

Покидавшие хижины,

Чтоб войти во дворцы.

Этот след не затянется –

След борьбы и труда.

Эта слава останется

На века, навсегда.

Мысль их – вечно разведчица

Перед строем живым.

Новый путь человечества –

Это памятник им!

 

Леон Гроховский

ОТЕЦ

Вот он, снимок моментальный

Тех военных гулких лет…

Он сидит монументальный,

Но с улыбкою печальной,

И в кармане – партбилет,

И в руке его – пилотка,

И в глазах его – улыбка,

И трава у ног его…

От атаки до атаки

Приключился миг короткий,

На зелёной гимнастёрке

Отложилась пылью зыбкой

Смерти тень…

И наводит луч зенитный

Солнце на него.

От прорыва до прорыва

Улыбается счастливо

Сыну и жене…

И щекочет дым разрыва

(Горьковатый – он на фото где-то сбоку)

Ноздри мне.

Ощущаю портупеи пропотевшие ремни.

Чисто выбрит. Пить охота.

Рядом кожух пулемёта,

И на кубарях играют потускневшие огни…

Мой отец! В его планшете,

Том, что виден на портрете,

Нож складной. Десятивёрстка.

И махорки в пачке горстка.

Карандаш. И наши фото

(с мамой) в книжке записной…

Замкомроты из пехоты на передовой,

На плечах повисло небо в дымке голубой…

Надпись, что на обороте:

«Моему любимому сыну от отца

перед скорым уходом в бой…»

Так пронзительно в квартире

В сумраке ночном, в тиши,

В даже непослевоенном мире

Видеть тень его души.

Тщетно вглядываясь в фото – узнавать и… ждать чего-то.

 

Владимир Гуд

ОТЦУ

Ещё живут в бессоннице отца

Землянки запотелое оконце,

Над бруствером ромашка, словно солнце,

И встречное дыхание свинца.

Могильный холм на взятой высоте,

Размытые военные дороги…

Я просыпаюсь, слушаю в тревоге

Шаги отца за дверью в темноте.

В пространстве между завтра и вчера,

Где прошлое вплотную с настоящим,

Мне кажется, мой первый разводящий

Вот-вот войдёт и скажет мне: «Пора…»

И уведёт в курсантские года,

Туда, где снег в ночи голубоватый,

И третий пост, и номер автомата,

Который не забуду никогда.

Туда, где мы, от счастья смущены,

Застынем строем лейтенантов юных,

И мой отец, стоящий у трибуны,

Заплачет, как в последний день войны.

 

Андрей Дементьев

ОТЕЦ

Отец мой сдаёт. И тревожная старость

Уже начинает справлять торжество.

От силы былой так немного осталось.

Я с грустью смотрю на отца своего.

И прячу печаль, и смеюсь беззаботно,

Стараясь внезапно не выдать себя…

Он, словно поняв, поднимается бодро,

Как позднее солнце в конце октября.

Мы долгие годы в разлуке с ним были.

Старались друг друга понять до конца.

Года, как тяжёлые камни, побили

Весёлое, доброе сердце отца.

Когда он идёт по знакомой дороге

И я выхожу, чтобы встретить его,

То сердце сжимается в поздней тревоге.

Уйдёт… И уже впереди никого…

 

Николай Дмитриев

ОТЦОВСКИЙ ДОМ

Усталое сердце твоё замолчало,

Но дом ты поставил, отец.

И это подворье не кол и мочало,

Не просто конёк и венец.

Спасибо за поскрип сухой половички,

За смутную в сумерках печь,

Где слово от слова, как спичка от спички,

Ломая, пытаюсь зажечь.

Поднимется крыша, раздвинутся стены,

Чердак облюбует звезда,

И впустит изба перелески и степи

И отсвет войны и труда.

Оставить бы людям, простым и весёлым,

Заветную песню свою,

Как нужное что-то, как дом у просёлка

В сосновом отцовском краю.

 

Евгений Евтушенко

ОТЦОВСКИЙ СЛУХ

Портянки над костром уже подсохли,

И слушали Вилюй два рыбака,

А первому, пожалуй, за полсотни,

Ну а второй – беспаспортный пока.

Отец в ладонь стряхал с щетины крошки,

Их запивал ухой, как мёд густой.

О почерневший алюминий ложки

Зуб стукался – случайно золотой.

Отец был от усталости свинцов.

На лбу его пластами отложились

Война, работа, вечная служивость

И страх за сына – тайный крест отцов.

Выискивая в неводе изъян,

Отец сказал, рукою в солнце тыча:

– Ты погляди-ка, Мишка, а туман,

Однако, уползает… Красотища!

Сын с показным презреньем ел уху.

С таким надменным напуском у сына

Глаза прикрыла белая чуприна –

Мол, что смотреть такую чепуху.

Сын пальцем сбил с тельняшки рыбий глаз

И натянул рыбацкие ботфорты,

И были так роскошны их завёрты,

Как жизнь, где вам не «компас», а «компас».

Отец костёр затаптывал дымивший

И ворчанул как бы промежду дел:

– По сапогам твоим я слышу, Мишка,

Что ты опять портянки не надел…

Сын перестал хлебать уху из банки,

Как будто он отцом унижен был.

Ботфорты снял и накрутил портянки,

И ноги он в ботфорты гневно вбил.

Поймёт и он – вот, правда, поздно слишком,

Как одиноки наши плоть и дух,

Когда никто на свете не услышит

Всё, что услышит лишь отцовский слух…

СЫН И ОТЕЦ

Ребёнок, будь отцом отцу –

Ведь твой отец ребёнок тоже.

Он хочет выглядеть построже,

Но трудно – видно по лицу.

Тебе читает книгу он

Про Маугли и про Шер-хана,

Но в нём самом – за раной рана,

Он еле сдерживает стон.

Ребёнок, слёзы отложив,

Утешь отца игрою шумной,

Когда, вернувшийся из джунглей,

Отец не верит в то, что жив.

Не оскорби из баловства

Своим ребячьим произволом,

Своим бесчувствием весёлым

Твоё наследство – боль отца.

 

Вадим Егоров

МОНОЛОГ СЫНИШКИ

Нам с сестрёнкой – каюк, наша мама на юг

Улетела недавно.

Жизнь без мамы – не мёд, это каждый поймёт.

Ну а с папой – подавно!

В доме трам-тарарам, папа нас по утрам

Кормит жжёною кашей.

Он в делах – как в дыму, и, конечно, ему

Не до шалостей наших.

А пошалить хочется очень,

Мы ведь не так много и хочем…

Каждый отец, и даже отчим, это поймёт!

Вот вчера, например, я такое имел:

Полетать захотелось.

И, была не была, два бумажных крыла

Мы приделали к телу,

И пошли на балкон, пусть на нас из окон

Поглядят домочадцы,

Как с балкона мы – Ах! – сиганём на крылах,

Чтоб по воздуху мчаться.

Плыли б внизу реки, поля бы,

У всех у пап падали б шляпы…

Вот красота! Но только бы папа не увидал!

Я уже улетал, но отец увидал…

Представляете, жалость!

Он расширил глаза и схватил меня за

То, что первым попалось.

Папы страшен оскал! Я от папы скакал,

Как лошадка в галопе,

И как будто коня, папа шлёпал меня

По гарцующей попе.

У всех у пап богатый опыт

По мастерству шлёпанья попы…

Вот подрасту – буду я  шлёпать попы и сам!

Мы отца не виним, мы помиримся с ним,

Мы забудем про ссоры.

Есть такой порошок, с ним взлетать хорошо,

Называется «порох».

Где б достать порошка, пол посыпать слегка,

Бросить спичечку на пол…

Как летать я хотел! Что ж, коль я не взлетел,

Так взлетим вместе с папой!

Плыли б внизу реки, поля бы,

У всех у пап падали б шляпы…

Вот красота! Но только бы папа не увидал!

 

Анатолий Жигулин

*  *  *

Дорогие родители! Мать и отец!

Не сердитесь, что письма пишу вам

короче и реже.

Просто всё тяжелеет судьбы незабытый свинец,

И с годами печали больнее, чем прежде…

Но и нынче я помню о дальнем,

родном и святом.

И ночами всё вижу в картинах

отчётливо-резких:

По рассказам отца –

деревенский жигулинский дом,

И в старинном Воронеже –

дом знаменитых Раевских....

… И луга за Подгорным –

моя изначальная жизнь.

И горящий Воронеж – моё изначальное горе.

Две могучие крови во мне воедино сплелись,

И пошёл я по жизни

в извечном душевном раздоре…

Не печальтесь, родные! Я буду почаще писать.

И конечно, приеду. Дела и заботы отрину.

Ещё многое мне вы должны о себе рассказать,

Чтобы я рассказал

своему повзрослевшему сыну.

 

Владимир Костров

ПАПА

Пора просыпаться: моли не моли, –

Кукушка кукует со шкапа,

К столу собираются дочки мои,

И слышится тихое: «Папа».

Немного кружится моя голова,

Какое-то в горле першенье.

Я слышу, я вижу, я трогаю два

Зеркальных своих отраженья.

Мне кажется, я неподвластен годам,

Не кончится щедрое лето.

Случись, я и жизнь бескорыстно отдам

За слово короткое это.

В житейском бою, на последнем краю

Отброшу любые расчёты

За эти, обнявшие шею мою,

Две худеньких длинных ручонки.

Идут ли дожди или падает снег,

Они помогают и лечат,

Две светлых девчурки, собравшие свет

Берёзовых северных речек.

Мне слышится стук их прозрачных сердец,

Жить хочется ясно и чисто,

И речкой вливается слово «отец»

В бескрайнее слово «Отчизна».

Несу на руках – не везу на возах –

Богатство своё и наследство,

И редкой мужскою слезой на глазах

Ко мне возвращается детство.

 

Михаил Котин

*  *  *

Ну почему считает папа,

Что все медведи косолапы?

Нет, мой медведь не косолап!

–       А ну-ка, Мишка, встань! Stand up!

Он встал… на две кривые лапы…

–       Садись.. Sit down… Прав мой папа…

 

Юрий Кузнецов

ОТЦУ

Что на могиле мне твоей сказать?

Что не имел ты права умирать?

Оставил нас одних на целом свете.

Взгляни на мать – она сплошной рубец.

Такая рана – видит даже ветер!

На эту боль нет старости, отец.

На вдовьем ложе памятью скорбя,

Она детей просила у тебя.

Подобно вспышкам на далёких тучах,

Дарила миру призраков летучих –

Сестёр и братьев, выросших в мозгу…

Кому об этом рассказать смогу?

Мне у могилы не просить участья,

Чего мне ждать!.. Летит за годом год.

–       Отец! – кричу. – Ты не принёс нам счастья!..

Мать в ужасе мне закрывает рот.

 

Марк Лисянский

ОТЕЦ

Жили мы на юге Украины,

В солнечном, зелёном городке,

Где акаций снежные вершины,

Где белеет парус на реке.

Мой отец – простой портовый грузчик –

Двадцать девять лет таскал мешки,

Шириною плеч его могучих

Любовались даже моряки.

Элеватор у воды бессонной.

На заре отец шагал сюда –

Разгружать товарные вагоны,

Нагружать торговые суда.

Он работал, силою играя,

И, бывало, со своим мешком

Ночью шёл, покинув Николаев,

В города соседние пешком.

Знал в Одессе, кто бывал у моря,

А в Херсоне – каждый паренёк

Грузчика Лисянского, который

Поднимал как пёрышко мешок.

По отвесной лесенке портовой,

Узкой, шаткой, он поклажу нёс.

И лежал мешок пятипудовый

Неподвижно, будто в плечи врос.

Счастья не просил отец у бога,

Не пытал и не молил судьбу.

Правда, верил, да и то немного,

В груз, лежащий на его горбу.

Так работал, что в глазах плясало

И пересыхало всё во рту,

Но зато раз в сутки ел он сало

С житняком. И тут же спал, в порту.

Он трудился до седьмого пота,

Не жалел здоровья своего.

Нет, не годы – адская работа

Раньше срока сгорбила его.

Он обиделся на жизнь чертовски

И грозил кому-то кулаком…

Мне всегда казался горб отцовский

Затвердевшим на плечах мешком…

 

Михаил Львов

*   *   *

Чтоб стать мужчиной, мало им родиться.

Чтоб стать железом, мало быть рудой.

Ты должен переплавиться. Разбиться.

И, как руда, пожертвовать собой.

Какие бури душу захлестнули!

Но ты – солдат, и всё сумей принять:

От поцелуя женского до пули,

И научись в бою не отступать.

Готовность к смерти – тоже ведь оружье.

И ты его однажды примени…

Мужчины умирают, если нужно,

И потому живут в веках они.

 

Игорь Ляпин

ДРУЗЬЯ ОТЦА

У хмурых дней пощады не прося,

Я жизнь свою прошёл до середины.

И вот белоголовые мужчины,

Друзья отца – мои теперь друзья.

У них глубоки складки на лице,

Их речь нетороплива и сердечна.

Я понимаю: главное, конечно,

Навек меж нами – память об отце.

Навек для этих доблестных мужчин,

Узнавших цену радости и горю,

Остался гневом, гордостью и болью

Ровесник, не доживший до седин.

Товарищ их по яростным мечтам,

По тем гремучим сменам на заводе,

По той испепеляющей работе,

Венец которой – огненный металл.

Взметавший раскалённую пургу

За каждую  в России похоронку,

Он в дни побед летел врагу вдогонку,

Как в дни потерь – в лицо летел врагу.

Друзья отца… Мне кажется порой,

Что это я стоял бок о бок с ними,

Пронизанный гудками заводскими,

Глаза в глаза с победой и бедой.

И будто надо мною произнёс

В ту пору доктор, сдержанный мужчина:

– Тут, знаете, бессильна медицина,

Он столько лет работал на износ… -

А жизнь идёт. Гремит её набат.

И на мои, на первые седины

Глядят белоголовые мужчины –

Друзья отца. Внимательно глядят.

 

Эдуардас Межелайтис

ПОРТРЕТ ОТЦА

У отца – рука железной силы.

Песнь отца – железной силы слово.

Руку сына, что на миг застыла,

Выпрямить спешит рука отцова.

Щёточка усов рыжеет колко,

Из неё, как крошки хлеба, быстро

Так и сыплются слова-осколки,

Восклицанья вспыхивают – искры.

Он включает автоген, и – синий

Вырывается огонь, шипит;

И железо медленно и сильно

Он, как дятел дерево, долбит.

Дятла он мне втискивает в руку.

– Ну, вколачивай! – твердит он мне,

И рука, подняв металл по звуку,

Верно закаляется в огне.

Крутит мой отец свой ус овсяный,

Зорко сквозь зелёные очки

Смотрит на работу мальчугана,

На нетвёрдый ход его руки.

А на лбу натруженном блистают

Пот и копоть, едко пахнет гарь,

А с усов отца слова слетают:

– Ну, ударь! – твердит отец. – Ударь!..

За ухо он карандаш запрятал,

Над досками он в хлеву хлопочет,

Сквозь усы процеживая внятно:

Скрипку, мол-де, смастерить мне хочет.

Добр отец. Радушьем озарён.

Звонкую пилу даёт мне он.

Стружки. Я вхожу в них по колено.

Мнится: это волн балтийских пена.

По волнам рубанок я пускаю,

На доске пахучей – пароходик.

Если, неумелый, застреваю –

Мой отец на выручку приходит.

Словно Страдивариус, зазывно

Пеньем наполняется доска…

Верно: прежде согнутая, дивно

Выпрямляется моя рука.

Карандаш отец берёт. Молчанье.

Метит, чертит, пишет – неспроста.

Вздыбились усы – два восклицанья,

Междометья рвутся изо рта…

Совестью своей отец снедаем:

В лес идём, в колючие кусты,

Грушу дикую мы прививаем,

Рвём для нашей матери цветы.

– А когда умру я, суждено мне

Под корнями этими лежать,

Ты присядешь здесь, в тени укромной,

Сможешь с этих веток плод сорвать.

Грушу мне к чему? С тоскою зоркой

Я в кусты ныряю – здесь мой дом,

Нахожу гнездо щегла с четвёркой

Тёплых голубых яичек в нём.

Осенью отдать спешим мы саду

Груши с яблоньками – целый строй.

В руки мне отец суёт лопату:

– На, копай! Поглубже, слышишь, рой!

Я для деревца копаю яму.

Словно солнца луч – моя рука.

Одевает деревце ветвями

Голову мою легко, слегка.

Моему отцу даны судьбою

Редкие весёлые часы:

Под его усами – гром прибоя,

Знаки восклицания – усы…

Пел отец, работал, ждал он мудро

Тёплого весеннего денька,

Чтоб гудок, зовущий каждым утром,

Вырвался из труб под облака.

Восклицательные знаки – трубы

В небо шли на песенном крыле,

А усы, налезшие на губы,

Провисали горестно к земле.

Груша привилась и повзрослела,

Ветки книзу виснут от плодов.

Ощетинился отец и смело

С палкой из дому  и – был таков.

В сад бредёт он в поисках ответа:

Удалось (иль нет?) наверняка

Руку сына выпрямить и эта

Будет ли ему служить рука?..

…Сколько дней как отпылали ленты

На тяжёлых траурных венках…

Груша поднялась в наряде летнем,

Зелень листьев на её ветвях.

И ещё со мной, при мне осталась

Выпрямленная отцом рука,

Что в работу – в дерево – вонзалась,

Как в луну ракета, на века…

 

Олег Митяев

МОЙ ОТЕЦ

Мой отец алкоголиком не был,

Хоть и выпить, считал, не грешно.

Хорошо было с водкой. И с хлебом

Не всегда было так хорошо.

Тридцать лет профсоюзных событий,

Ни прогулов, ни громких побед,

Восемь грамот, привод в вытрезвитель

И награда за выслугу лет.

Люди будущего на фронтонах ДК

Да задумчивый стих Окуджавы.

И как цены, волненья снижались тогда

За прекрасное завтра державы.

Очень рано отца хоронили.

Очень много, казалось ему,

Мы неправды тогда говорили,

Да, всё думал, видней наверху.

Верил Сталину, верил Хрущёву,

Верил, верил, работал и пил,

И, быть может, пожил он ещё бы,

Если б он алкоголиком был.

А с фронтонов ДК, как и прежде, глядят

Те слепые красивые лица.

И всё так же, как прежде, лет тридцать назад,

Радость в гипсовых белых глазницах.

Не сорваться бы, не закружиться

Да мозги бы свои не пропить.

Да молитвы читать научиться,

Чтоб отца и детей не забыть.

Жизнь и боль – вот и всё, что имею,

Да от мыслей неверных лечусь.

А вот правды сказать не умею,

Но, даст Бог, я ещё научусь.

 

Сергей Михалков

МОЙ ПАПА

Сражался в танковых частях

Бесстрашный папа мой

И дважды раненый, с войны

Вернулся он домой.

У папы было пять друзей,

С кем он входил в Берлин,

Погибли пятеро в боях,

Остался он один.

А я родился у него

Тринадцать лет назад.

– Ты, Петя, сын фронтовика! –

– Мне люди говорят.

У папы дома, на столе,

Шкатулка есть одна,

И в той шкатулке у него

Хранятся ордена.

И «Орден Славы» там лежит,

И «Красная звезда».

Но почему-то папа мой

Их носит не всегда.

Весною, только раз в году,

Такой бывает день,

Когда я папе говорю:

– Ты ордена надень!

И папа слушает меня,

Шкатулку он берёт

И боевые ордена

Оттуда достаёт.

И вот из дома мы вдвоём

Шагаем через сквер –

Шестого класса ученик,

А рядом бывший фронтовик,

Советский офицер.

И на душе у нас двоих

Спокойно и светло:

Наш День Победы… Месяц Май…

Девятое число.

СТРОГИЙ ОТЕЦ

«Отец! Мы здесь живём в Крыму,

Покорны слову твоему,

Но мы хотим пойти туда…» –

«Куда?» – «На Карадаг встречать рассвет».

«Нет!»

«Отец! Ты видишь склоны гор,

Там хорошо разжечь костёр,

Он будет сверху виден всем…»

«Зачем?»

«Отец! Отец! Ты обещал,

Что мы увидим перевал,

Ты говорил, что мы пойдём…»

«Потом!»

«Отец! Отец! Скажи, когда

Ты нам ответишь слово «да»,

И что нам делать наконец,

Скажи, отец!»

«Вы – дети! Вы должны меня

Не раздражать в теченье дня…

И понимать, в конце концов,

Что я похож на всех отцов!»

«Отец! Ты прав. Всё это так.

Но мы идём на Карадаг,

Твоим советам вопреки…»

«Да как вы смеете, щенки?!

Я тоже многого хочу

И в мыслях далеко лечу,

Но часто слышу я в ответ:

«Зачем?», «Потом!», Не надо», «Нет».

А впрочем… Ладно, не беда,

Валяйте, братцы!» –

«Можно?» – «Да!»

 

Роальд Назаров

СЫНУ

Как всё, казалось бы, и просто, и удобно!

Весна не зацветает без зимы.

Мы происходим от себе подобных,

Себе подобных оставляем мы.

Но время и подлесок поднимает,

И добавляет дереву колец.

И вот уж сын мой первенца качает,

И дедом возрождается отец.

Какой бы жребий нам ни уготован

На бесконечных крайностях земли,

Ты всё, что есть в моей душе святого,

Возьми с собою и собой продли.

Но я прошу – не будь моим подобьем!

Тебе – взлетать, а я уже внизу,

И весь мой груз ошибок и утопий

Ты не бери: я – сильный, донесу.

 

Пётр Ойфа

ОТЕЦ

Я вижу в живой панораме

Далёкую старость отца, –

Пусть время легло между нами

Пространством своим без конца.

Как долго шли письма с Поволжья!

Как ждал их в военном быту –

Отцовских, чуть тронутых дрожью,

Взволнованных строк тесноту.

Молчал про тоску и невзгоды,

Про вдовий немолкнущий плач.

Писал про озимые всходы,

Про то, что он ныне – избач.

В газете своим – деревенским –

Читает о трудных боях,

О стойкой дивизии энской:

«Возможно, что это – твоя!»

Всей силою сердца больного

Он каждый свой час продлевал,

И верил в печатное слово,

И слова вернее не знал.

Подарок отрадный и горький

Слал сыну на фронт – в Ленинград:

В кисете – крепчайшей махорки,

Им выращенный самосад.

Родной мой седой горожанин…

Теперь мы ровесники с ним!

Как быстрые годы бежали!

Как бег их неудержим!

 

Сергей Поделков

СЫНУ

Всё можно в жизни поменять, всё можно:

На кенаря – коня, на посох – дом.

Всё можно потерять неосторожно –

Рассудок, время и друзей притом.

Всё можно позабыть – нужду и горе,

И клевету, и первую любовь.

Всё можно дать взаймы на срок – и вскоре

И хлеб, и деньги возвратятся вновь.

Хочу в тебе найти единоверца,

Чтоб к внукам шла связующая нить:

ОТЕЧЕСТВО, как собственное сердце,

Нельзя забыть, дать в долг иль заменить!

 

Михаил Попов

*  *  *

Ребёнком я расспрашивал упрямо:

– Кто мой отец, скажи мне, мама?  –

Мать отвечала жёстко и устало:

– Я родила тебя и воспитала.

Потом, когда немного я подрос,

Она сама мне задала вопрос:

– …А твой отец… ты знаешь, что с ним стало?

– Ты родила меня и воспитала!

Опять прошли, забылись сотни дней,

Живу вдали от матери своей,

И нежность к ней со мною до конца,

Но я ищу в толпе глаза отца.

 

Александр Прокофьев

ОТЕЦ

Отец мой – старший фейерверкер –

Жил, служил и не боялся смерти.

Она сама нагрянула внезапно.

День умирал и тучи гнал на запад,

И, мертвенно бледнея, падал снег.

С землёю не простился человек.

Но смерть напрасно затрубила в горны.

Он пал на поле боя

Непокорным!

 

Леонид Решетников

ЕГО ПРИСЛОВЬЕ

Уж был он седеющим, даже седым,

И всё же, по собственной воле,

Детей приучал – одного за другим –

Не к делу, а к школе да к школе…

И чтобы нас к свету тянуть, шестерых, –

Уж тут не до плюшек-ватрушек! –

Не знал он ни отдыха, ни выходных,

Ни праздников и ни пирушек.

Бывало, с работы усталый придёт,

Усталый, а всё ж не без шутки:

– Кто первый в ученье, того и черёд –

Показывай ваши обутки…

Приткнётся к окошку, покуда спеша

Мать варит похлёбку на ужин.

Поставит заплату, живая душа,

Глядишь – и сапожник не нужен.

А сядет за стол, хоть и весел на вид, –

Рука от усталости пляшет.

Всё ж детям он первый кусок норовит:

– Не кормленый конь, брат, не пашет…

А что у него там – супец иль вода,

И как он – устал, не устал ли, –

О том мы не слышали жалоб тогда,

О том от него не слыхали.

И только одно, неучёный мужик,

На ниве терпения – витязь,

Твердил он, пока ему дан был язык:

– Учитесь, ребята, учитесь…

 

ПО ВЕЧЕРАМ

По вечерам, под свист метели,

Когда за окнами, во мгле,

Скрипели высохшие ели

И снег пластался по земле,

Отец вздувал пятилинейку,

И свет, струившийся едва,

Ловил во тьме окно, скамейку

И перед печкою – дрова.

Дымил в стекле фитиль двурогий,

Темнела стынущая печь…

Тот быт, он был совсем убогий,

Но не о том сегодня речь.

Схватив тесёмкой из мочала

Чело, чтоб волос в глаз не лез,

Отец за досками сначала

Шёл на подворье, под навес.

Потом раскладывал в порядке

Рубанки и иную снасть,

И доски как основу кадки

Он начинал друг к другу класть.

Но прежде, свет пристроив рядом,

Он говорил мне всякий раз:

– Читай, что задано вам на дом,

Да почитай и про запас…

И, ученик начальных классов

И в доме первый грамотей,

Я шпарил вслух о битве классов

И политических идей.

И как меняются народы

И нравы их по временам.

И – под конец – стихи и оды,

Что было вместе внове нам.

Так ночь смущал я читкой громкой

Про свет и тьму, про жизнь и тлен.

А он сидел, склонясь над кромкой

Доски, зажатой меж колен.

И по щеке его катилась

Из глаз, почти не знавших книг,

Слеза, как луч, как божья милость,

Себя явившая в тот миг…

И я, прервав на время чтенье,

Я доску брал из рук его,

Здесь проявляя вдохновенье

И утверждая мастерство.

А он, застыв, все слышал звуки

Тех слов, забыв про все дела…

Так он внимал азам науки,

А я – азам рукомесла.

 

ОТЦОВСКАЯ РУКА

Она была шершава, как шерхебель

Иль тот наждак, которым – сколько жил –

Отец на стул или иную мебель,

Что делал он, поверх древесных жил

Последний штрих ещё он наносил.

Его рука, она была надёжна,

Как хлеб, что он к обеду нарезал.

Любое дело было ей возможно.

Я это знал тогда уж непреложно,

Хоть и сейчас, как надо, не сказал.

Она всегда была тепла, бывало,

Как печь – зимой, как ночью – одеяло.

И лучше я не помню ничего,

Чем то, как доверительно-устало

Она не раз в руке моей лежала…

И – что ж ещё? А то, что не карала

Меня. Хоть я заслуживал того.

 

НАД ФОТОГРАФИЕЙ ОТЦА

Высокий, весёлый, прямой,

Прищурясь знакомо,

Пришедший со службы домой,

Стоит он у дома.

Стоит, опершись о плетень,

Играя фуражкой.

Обнял гимнастёрку ремень

С солдатскою пряжкой.

Двух войн буревая волна

Прошла по дорогам.

А новых забот времена –

Ещё за порогом.

Во взоре распахнутых глаз –

Отвага и сила,

И та доброта, что не раз

Нам после светила.

А были и град и огонь

В известную пору.

И помню его я ладонь

Как дар и опору…

У ПОСТЕЛИ ОТЦА

Тихо в дому родимом,

Вянут в тиши слова.

Только, стреляя дымом,

В печке трещат дрова.

Батя на койке узкой,

Летом, средь бела дня,

Смотрит на угли тускло,

Греется у огня.

Руки на одеяле

Каменные – вразброс.

Вот уж и укатали

Санки, что в гору вёз.

Слышно, звенит над пашней

Жаворонок-звонок.

Иль в рукопашной страшной

Дзенькнул в руках клинок?..

Шёл не сбочку, в пристяжке, –

Двигался в коренной.

Груз той работы тяжкой

Всё ещё за спиной.

А уж спина согнулась –

Колос средь сжатых нив.

Свет протекает с улиц,

Сумерки подсинив.

Трещины и морщины

Поиссекли ладонь.

Молча лежит мужчина,

Долго глядит в огонь.

Молча, приткнувшись сбоку,

Руку его держу,

Трудно, как по опоке,

Пальцами провожу.

Жилка на бледном теле

Теплится еле-еле

В свете линялом дня…

Угли в ночи сгорели,

Не удержать огня.

ПОКАЯНИЕ

Прости, что я, с тобой прощаясь

В больничном дворике пустом,

Не знал, что я прощался – каюсь! –

На веки вечные. О том

Не думал. За неразберихой

Своих передотъездных дел

В твоих глазах, глядевших тихо,

Глухой тоски не разглядел.

Не услыхал за речью трудной,

За тихим голосом родным

Тот глас, взыскующий и трубный,

Что протрубил ушам твоим.

Не услыхал. Не догадался

Я то почувствовать тогда,

Что утекала жизнь сквозь пальцы

Твоих ладоней. Как вода.

Всё думал, –  вот приеду снова,

Услышу снова тот язык,

То наставительное слово,

Что брать с собою я привык…

Все оправданья, знаю, слабы.

Но ты, отец, меня любил, –

Прости ж меня за то хотя бы,

Что сам себя я не простил.

ОБ ОДНОЙ НЕСПЕТОЙ ПЕСНЕ

Не горький пьяница, не бражник –

Да и с чего б? – грущу о том,

Что я ни в будний день, на в праздник

Так и не чокнулся с отцом.

Тянул он воз с такой поклажей,

Что лоб его и в стужу мок.

Так, если б и хотел он даже,

Всё разрешить себе не мог.

А после жили мы в отделе,

В чужих краях, его сыны,

Куда и письма еле-еле

Ползут от лета до весны.

И всё ж, прописанные розно,

Слетелись мы в канун зимы.

Да было поздно, было поздно.

Да, поздно вспоминаем мы.

Живу. Но вот – иду иль еду,

Сижу ль до света за столом,

Грущу иль праздную победу, –

Всё чаще думаю о том.

И вдруг увижу я застолье

В его дому. И мы, вдвоём,

Сидим неспешно, на раздолье,

Как не случалось. И поём.

Так ладно-ладно, длинно-длинно,

Впервые встретясь на веку,

То глас отца, то голос сына

Текут, лиясь в одну реку…

О чём та песнь? Какое дело,

И в том ли суть, – поёт душа.

Мы рядом с ним – такое дело! -

Тем эта песнь и хороша.

И на плече его, у шеи

Примяв расшив воротника,

Лежит рука моя, теплея.

А на моей – его рука.

 

Владимир Рецептер

*   *   *

Был отпуск отцовский короток,

И вот он явился домой

В «бэу» от петлиц до обмоток,

Что сделаешь – нестроевой.

Устал, но хватило запала

На улицу вывести нас.

И мама, как лучик, сияла,

И я, как фонарик, не гас.

По улице стоптанной шли мы

И к скверу хотели свернуть,

Но рок, патрулём исполнимый,

Прервал наш торжественный путь.

Надраен, начищен, наглажен

Верховный его грамотей,

А папа совсем не прилажен

К изношенной форме своей.

Бумагу читает патрульный,

И руки по швам у отца.

А день, отпускной и разгульный,

Ужасного ищет конца.

Тот чистит его и разносит,

А папа стоит и молчит,

Лишь глазом затравленным косит

Туда, где семейство стоит…

 

Роберт Рождественский

ОТЕЦ И СЫН

Бывает, песни не поются

Ни наяву и ни во сне.

Отец хотел с войны вернуться,

Да задержался на войне.

Прошло и двадцать лет, и больше…

Устав над памятью грустить,

Однажды сын приехал в Польшу –

Отца родного навестить.

Он отыскал его. А дальше –

Склонил он голову свою.

Уже он был чуть-чуть постарше

Отца, убитого в бою…

А на могиле, на могиле

Лежали белые цветы.

Они сейчас похожи были

На госпитальные бинты.

И тяжело плескались флаги.

Был дождь крутым и навесным…

И к сыну подошли поляки.

И помолчали вместе с ним.

Потом один сказал: – Простите…

Солдата помнит шар земной.

Но вы, должно быть, захотите,

Чтоб он лежал в земле родной?..

Шуршал листвою мокрый ветер.

Дрожали капли на стекле…

И сын вполголоса ответил:

– Отец и так в родной земле…

ПЕСНЯ РОДИТЕЛЕЙ

Подрастают за день только в сказках,

В жизни редко происходит это.

И не просто дети спят в колясках, –

Дремлет завтрашний народ планеты!

Человечек зашагал отважно.

Вот он книжку первую листает.

Кем он станет, – это очень важно.

Но ещё важней – каким он станет!

Разберёмся в этом главном деле,

Солнце доброе найдём за тучей.

От того, какими будут дети,

Целиком зависит мир грядущий.

Хотите ли вы, не хотите ли,

Но, дело, товарищи, в том,

Что, прежде всего, мы – родители,

А всё остальное – потом!

Потом – астрономы, потом – агрономы,

Пилоты, актёры, врачи и шахтёры.

Да, прежде всего, мы – родители,

А всё остальное – потом!

 

Давид Самойлов

ИЗ ДЕТСТВА

Я – маленький, горло в ангине.

За окнами падает снег.

И папа поёт мне: – Как ныне

Сбирается вещий Олег…

Я слушаю песню и плачу,

Рыданье в подушке душу.

И слёзы постыдные прячу,

И дальше, и дальше прошу.

Осеннею мухой квартира

Дремотно жужжит за стеной.

И плачу над бренностью мира

Я, маленький, глупый, больной.

 

Михаил Светлов

ОТЦЫ И ДЕТИ

Мой сын заснул. Он знал заране:

Сквозь полусон, сквозь полутьму

Мелкопоместные дворяне

Сегодня явятся к нему.

Недаром же, на самом деле,

Не отрываясь, «от» и «до»,

Он три часа лежал в постели,

Читал «Дворянское гнездо»!

Сомкнётся из отдельных звеньев

Цепочка сна – и путь открыт!

Иван Сергеевич Тургенев

Шофёру адрес говорит.

И словно выхваченный фарой

В пути машиною ночной,

Встал пред глазами мир иной –

Вся красота усадьбы старой,

Вся горечь доли крепостной.

Вот парк старинный, речка плещет,

А может, пруд… И у ворот

Стоит, волнуется помещик –

Из Петербурга сына ждёт.

Он написал, что будет скоро, –

Кирсанова любимый сын…

(Увы! Не тот, поэт который,

А тот, который дворянин.)

За поворотом кони мчатся,

На них три звонких бубенца

Звенят, конечно, без конца…

Прошло не больше получаса –

И сын в объятиях отца.

Он в отчий дом, в гнездо родное,

Чтоб веселей набраться сил,

Привёз Базарова с собою…

Ах, лучше бы не привозил!..

Что было дальше – всем известно…

Светает… сын уснул давно.

Ему всё видеть интересно,

Ему, пожалуй, всё равно –

Что сон, что книга, что кино!

 

Ирэна Сергеева

*   *   *

Дети! Отцов не бесславьте,

Их орденов и седин.

В воине и в космонавте

Виден Отечества сын.

Лишь иногда почему-то

Яблоко падает вкось.

Ген или случай напутал,

Ветер ли злобный отнёс?

Может, какое-то слово

Или поступок отца

Вам непонятны? Но слава

Не заменяет лица.

Жизни не дарятся по две.

Поздняя зрелость смешна.

Вас ожидающий подвиг

Рядом, – и поступь слышна.

Жить вам, отцов не позоря,

Воинов прошлой войны:

Мужества юные взоры

В будущность устремлены.

 

Владимир Силкин

ЗВЕЗДА ОТЦА

В небе звёздам нет конца,

Но далёко где-то

Светит мне звезда отца

И ведёт по свету.

Горяча иль холодна –

Знать того не знаю.

Но горит, гори т она,

Нас соединяя.

На её шагаю свет

В этот век жестокий,

Всё иду за батей вслед

В тот июнь далёкий.

А вокруг свистят шмели.

Или, может, пули?

Если б только мы смогли

И отцов вернули.

Чтоб услышать их сердца,

Чтоб наград коснуться…

Светит мне звезда отца,

Не даёт споткнуться.

 

Константин Симонов

ОТЕЦ

Всё сердце у меня болит,

Что вдруг ты стал прихварывать,

Но мать об этом не велит

С тобою разговаривать.

Наверно, сам ты не велел,

А матери – поручено.

Пуд соли я с тобою съел,

Теперь уж всё изучено.

Я раньше слишком зелен был,

Себе недотолковывал,

Как смолоду бы жизнь прожил,

Не будь тебя, такого вот –

Такого вот, сурового,

С «ноль-ноль», с солдатской выправкой,

Всегда идти готового

По жизни с полной выкладкой!

А вот как сорок с лишним лет

Вдали от вас исполнилось,

Невольно, хочешь или нет,

Вся жизнь с тобою вспомнилась…

Не знаю, может, золотым

То детство не окрестят,

Но лично я доволен им –

В нём было всё на месте.

Я знал: презрение – за лень,

Я знал: за ложь – молчание,

Такое, что на третий день

Сознаешься с отчаянья.

Мальчишке мыть посуду – крест,

Пол драить – хуже нету!

Но не трудящийся не ест –

Уже я знал и это…

Пожалуй, не всегда мой труд

Был нужен до зарезу,

Но ты, отец, как жизнь, был крут,

А жизнь – она железо;

Её не лепят, а куют;

Хотя и осторожно –

Ей форму молотом дают,

Тогда она надёжна.

Знал смолоду: есть слово – долг.

Знал с детства: есть лишения.

Знал, где не струсишь – будет толк,

Где струсишь – нет прощения!

Знал: глаз подбитый – ерунда,

До свадьбы будет видеть.

Но те, кто ябеда, – беда,

Из тех солдат не выйдет.

А я хотел солдатом быть.

По улице рязанской

Я, всё забыв, мог час пылить

За ротою курсантской…

Согласен я со старшиной:

С тобой и мне несладко!

Ты как с бойцами, так со мной,

Дня не проходит гладко!

Зато уж скажешь раз в году:

–       Благодарю за службу! –

–       Я гордый, как солдат, иду,

–       Похвал других не нужно.

Солдатом быть – в твоих устах

Обширнее звучало,

Чем вера в воинский устав,

Как всех начал начало.

Не всем в казарме жизнь прожить,

Но твёрдость, точность, смелость,

Солдатом – человеком быть –

Вот что в виду имелось!

Чтоб на любом людском посту,

Пускай на самом штатском,

За нашу красную звезду

Стоять в строю солдатском!

Так в детстве понял я отца:

Солдат! Нет званья лучшего!

А остальное до конца

Уж на войне доучивал…

Как часто я себя пытал

Войны годами длинными:

Отец лежал бы или встал

Сейчас, вот тут, под минами?

Отец пополз бы в батальон,

Чтоб всё яснее ясного?

Иль на КП застрял бы он,

Поверив сводке на слово?..

Смешно, дожив до седины,

Поблажек ждать на юность.

И есть вина ли, нет вины –

Я с жалобой не сунусь.

А всё же, как тогда, в войну, –

И, может, это к лучшему, –

Нет-нет и на отца взгляну:

Как он бы в этом случае?..

 

Владимир Солоухин

МУЖЧИНЫ

Пусть вороны гибель вещали

И правило пир вороньё,

Мужскими считались вещами

Кольчуга, седло и копьё.

Во время военной кручины

В полях, в ковылях, на снегу

Мужчины, мужчины, мужчины

Пути заступали врагу.

Пусть жёны в ночи голосили

И пролитой крови не счесть,

Мужским достоянием были

Мужская отвага и честь.

Таится лицо под личиной,

Но глаз пистолета свинцов.

Мужчины, мужчины, мужчины

К барьеру вели подлецов.

А если звезда не светила

И решкой ложилась судьба,

Мужским достоянием было

Короткое слово – борьба.

Пусть небо черно, как овчина,

И проблеска нету вдали,

Мужчины, мужчины, мужчины

В остроги сибирские шли.

Я слухам нелепым не верю, –

Мужчины теперь, говорят,

В присутствии сильных немеют,

В присутствии женщин сидят.

И сердце щемит без причины,

И сила ушла из плеча,

Мужчины, мужчины, мужчины,

Вы помните тяжесть меча?

Врага, показавшего спину,

Стрелы и копья остриё,

Мужчины, мужчины, мужчины,

Вы помните званье своё?

А женщина – женщиной будет,

И мать, и сестра, и жена,

Уложит она и разбудит,

И даст на дорогу вина.

Проводит и мужа, и сына,

Обнимет на самом краю…

Мужчины, мужчины, мужчины,

Вы слышите песню мою?

 

Иван Тарба

ПЕСНЯ МУЖА О СОБСТВЕННОЙ ЖЕНЕ

Ещё мне женою жена не была,

Когда я, не скрыв одержимого пыла,

Поклялся в любви ей. Вчера ли то было,

А может быть, целая вечность прошла?

Пригожа обличьем и нравом жена,

Пусть слов о любви не шепчу ей, как прежде,

В супружеской я пребываю надежде,

Что всё о любви моей знает она.

Давно, как цветов не дарю я жене,

Но в ясных очах её нету укора.

Я – дома глава, она – дома опора,

Единственный свет в его каждом окне.

 

В разлуке скучаю о ней неспроста,

Ценю и заботу её и усердье.

Я – мужество мира, она – милосердье,

Я – строгость закона, она – доброта.

И, в путь провожая близ отчих ворот

С любовью меня, не скрывая тревоги,

Она мне желает счастливой дороги

И стремя удачи сама подаёт.

 

Людмила Татьяничева

ОТЕЦ

Старик был болен. А под Новый год

Ему вдруг стало нестерпимо худо.

О том, что близок роковой исход,

Просил сынам не сообщать покуда.

Он не хотел им праздник омрачать.

Не дело, чтобы праздники горчили…

И смерть решила малость обождать:

Она нередко уступает силе!

 

Николай Тряпкин

*   *   *

Мой отец играл на мандолине,

Он играл, вздыхал да пел о том,

Как в саду, мол, в ягодке малине

Свет-княгиня зналась с пареньком.

Уж давно, бывало, спит селенье,

Свежим тмином пахнет тишина.

А мужик всё так же, с настроеньем,

За кустом тиндличет у окна.

И такая вдруг забьётся горечь,

И такой забуйствует подъём…

Забредёт сосед Кузьма Григорич –

И потянут песенку вдвоём:

Дескать, что ж ты, радость человечья?

Коротка ты, радость, у братков:

То поляжешь в поле под картечью,

То истлеешь в глыбах рудников…

А в ночи, бывало, за избою

Голосят лягущки из коряг.

И певцы простятся, со слезою,

И добавят: «Грить твою растак!»

И теперь вот с тем же настроеньем

Я и сам – с гитарой на порог.

И грущу о смолкших поколеньях,

Истомлённых пылью всех дорог.

Хорошо ль, папаша, в той долине,

Где и Ванька-ключник молодой?

А кажись – вот-вот на мандолине

Заведёшь о бренности земной.

Ах, давно ль – ходили и кричали

И дрались за сей подножный прах!..

А теперь и вспомнишь-то едва ли

О далёких ваших именах.

И такая древняя кручина –

Задрожит в наклоне верболоз!

«Догорай, гори, моя лучина!» –

Это я пою. Ужель всерьёз?

И такая вдруг забьётся горечь,

Что хоть дуй об стенку головой!..

Выручай, сосед Кузьма Григорич!

Да и ты, миляга, – был такой…

 

Екатерина Шевелёва

ИЗ ОТЦОВСКИХ ЗАВЕТОВ

Знал отец, как честно отвечать

На мои наивные вопросы:

«Дважды два – четыре, а не пять,

Дважды два – не шесть, не семь, не восемь».

…Тихие ручьи в лесной тени.

Облака неспешного полёта.

Мне в традиционном бытии

Чудится отеческое что-то:

Очевидность коренных основ,

Несуетность опаданья листьев;

Делом, без высокопарных слов,

Утвержденье безусловных истин.

Долго ль всё порушить, поломать,

Вплоть до веры в творчество исконной!

Но не повернутся реки вспять,

И не станут горы бить поклоны!

Может пылью сделаться гранит,

Атмосфера – концентратом яда,

Всё же мирозданье сохранит

То, чего доказывать не надо:

Аксиому ту, что предо мной,

В данный миг, – в упрямой стати клёна,

Непреложность ту, что в мир иной

Гонит лист с обрывистого склона.

…Не спеши минуты отсчитать.

Выпадают в срок дожди и росы.

Дважды два – четыре, а не пять:

Лето и зима, весна и осень.

 

Александр Юдахин

СЫНУ

Что ж, от судьбы никуда не деться,

Я, виноват без вины,

Запоминал своё жёсткое детство

С голода, горя, войны.

Я начинал развивать свои чувства,

Слабый, ревнивый малец,

С зависти к тем, у кого было пусто

В доме, но был отец.

Не побоялся подённой работы.

И потянул за двоих.

Сына пускай одолеют заботы

Чуть посветлее моих.

Пусть он свободнее, выше летает,

Ведь с колыбели, с крыльца,

С мирного времени жизнь начинает –

С белого хлеба, с отца.

 
 
v_inicnativi