Щуря подслеповатые глаза – хотя, что толку, в подъезде хоть глаз выколи, опять лампочку вывернули – бабка Глаша спускалась по лестнице, шаря рукой по стенке, ища опоры. Всё труднее с каждым днём давались ей эти два лестничных пролёта. А что делать, не сидеть же взаперти в маленькой комнатёнке, которая вот уже пятый год служила ей домом. «Разве ж это дом, клеть какая-то» - частенько вздыхала бабка. Ей вспоминалась её родная изба, большая, просторная, с тремя горницами, с деревянными полами, что так свежо пахли после мытья, с домоткаными, хрусткими от мороза и снега чистыми половиками. Вспоминался стол с бархатной скатертью и длинными зелёными кистями, окна, которые она подкрашивала каждую весну и возле которых любила коротать деньки, поглядывая на дорогу – не едет ли кто. Вспоминалась печка, всегда аккуратно подбеленная, пахнущая свежей известью. В доме негромко бормотало радио, да постукивали часы-ходики. Всё это осталось там, в родной деревне. Дочь перевезла в город, купила малосемейку, где и мучилась теперь старушка в четырёх углах. Жизнь её текла теперь между тумбочкой с телевизором, да маленьким диванчиком. Радио молчало несколько лет, как прекратили в городе трансляцию, в окна видны лишь пыль асфальта да бесконечные машины, а ходики молча, безжизненно висели на стене. Их жизнь закончилась. Намаявшись, бабка Глаша вздыхала, и собиралась на улицу. В магазин она ходила редко, с трудом спустившись к подъезду, усаживалась на лавочке, где летом порой проводила по четыре-пять часов, вот и все развлечения. Иногда компанию ей составляла Марья Алексеевна из соседнего подъезда. Вот и сейчас, прищурившись, бабка Глаша узрела подругу на лавке.
- Здравствуй, Лексевна, тоже на солнышко выбраться решила? Вот и я сидю-сидю, дай, думаю, кости разомну, погреюсь на лавочке. Ноги нынче совсем не ходют, окаянные. И чего им надо только? Уж я мажу их, мажу, лопух привязываю, а оне всё не ходют. Дочка мазь принесла, ту, что по телевизору всё показывают. Видела, чай? Хорошая у меня доча, всё приходит, приносит. Попей, говорит, мама, бальзам, полезно…А на кой мне бальзам, если мне восьмой десяток? Не омолодишься. Хорошая…Заботится. В люди вышла, а мать не забывает. Приходит только редко. А чего редко? Работает ведь, не по танцулькам шастает. А сама уж на пенсии, не молоденькая. Внук не забывает, захаживает. А жена его редко бывает, обидела я её чем? А может, скучно ей со старухой. И Мишку своего ко мне не водят. Вот уж месяца два, как его не видала. Он шустренький у меня такой, Лексевна, восьмой годок, а всё знает, всё понимает. В этом, в компьютере, всё знает. Только балуют они его, по-моему. Телефон купили, сотовый. А куда парнишке такая дороговизь? Пять тыщь отдали! Потеряет ещё, или отберёт кто…Я говорю, в школе-то, отберёт кто-нибудь телефон-то у малого. Да разве ж меня слушает кто?
Нет, Лексевна, ты не думай, они у меня хорошие, они меня не забывают. Дочка приходит, внук не забегает. Мишку вот редко приводят…Скучно, Лексевна, ой, скучно, аж душа болит. Лежишь ночью – не спится. Всё думаешь, думаешь…Деревню свою вспоминаешь…У меня, Лексевна, дом там остался. Хороший, добротный. За пять тыщ всего и продала. Как телефон Мишкин…Увезли меня, а чего мне тут делать. Дочь говорит: «Отдыхай, мама». Да как же отдыхать, когда я и не привыкла отдыхать-то сроду? Сейчас бы в огороде наковырялась, упала б на диван – ни рук, ни ног, враз бы сон сморил. А тут и не спится. Лежишь ночью, думаешь, дом свой вспоминаешь. Ой, какой у меня дом был! И чего они меня забрали? Лучше б сами переезжали. Жили б сейчас все вместе. Огорода бы хватило, у меня большой огород. Огурчики, помидорчики, зелень своя… И погреб у меня большой был. На зиму бы весь солониной забили. Кабанчика бы завели, корову, курочек… Мишка бы на речку бегал. Внук бы в колхоз пошёл, он у меня работящий, такие в колхозе нужны. А то молодёжь вся разъехалась, работать некому. А знаешь, Лексевна, какая у нас раньше деревня была большая? И люди какие были: весёлые, работящие? Днём в колхозе, а вечером, соберёмся, бывало, на улице, коров из паски встречать, разговариваем. Песни поём всей улицей! Ой, Лексевна, помнишь, какие песни у нас были? Сейчас таких и не поют…Помнишь, эту, ну: Ой, калина, да ой, малина? В речке талая вода…
Поёт бабка Глаша, да невдомек, что сидит она на лавочке одна-одинёшенька. Идут мимо прохожие, кто-то удивлённо, кто-то с улыбкой смотрит на поющую старушку. А бабка Глаша не здесь, она далеко – в родной своей деревеньке. Не подслеповатая старушка, а полная сил молодая женщина, большая, работящая, здоровая, голосистая…и в впереди ещё целая жизнь…